“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг. - Андрей Платонович Платонов
Виктор Борисович Шкловский винился в конце жизни, что не написал о Платонове: “Мы все виноваты перед ним. Я считаю, что я в огромном долгу перед ним: я ничего о нем не написал. Не знаю, успею ли”[78]. Не успел. Хотя выразительный портрет молодого Платонова оставил (книга “Третья Фабрика”, 1926). Шкловский мог рассказать многое, например, о судьбе киносценарного наследия Платонова. Остается недокументированной история совместной работы над сценарием “Песчаная учительница” (1927–1930). Сохранилось только одно ответное письмо Шкловского 1941 года, посвященное тексту киносценария “Июльская гроза”, на котором имеются пометы Платонова для себя, а также, возможно, для ответного письма.
Среди именных писательских архивов, сохранивших письма Платонова, отдельно стоит сказать о фонде литератора и секретаря групкома издательства “Советский писатель” Александра Ивановича Вьюркова, в котором отложилось наибольшее количество ценнейших материалов о Платонове. Скорее всего, именно в групкоме Платонов во второй половине 1930-х годов познакомился с Вьюрковым. Теплые отношения сохранились до конца жизни Платонова, после его смерти отношения с Вьюрковыми поддерживала Мария Александровна, ее подпись стоит под некрологом Вьюркову. Александр Иванович и его супруга Анна Васильевна были по-московски хлебосольны. На литературных посиделках в их доме часто присутствовали бывшие “перевальцы” – прозаик Родион Акульшин и поэт Павел Дружинин (именно его стихотворение “Российское” обильно цитировалось в знаменитой статье Н. Бухарина “Злые заметки”, 1927), хирург и прозаик Сергей Беляев, молодой Виктор Боков, актриса Малого театра Евдокия Турчанинова, известный литератор начала века, организатор московских литературных “Сред” Николай Телешов. Вьюрков был увлечен своей деятельностью на посту секретаря групкома, помогал как только мог всем писателям – не только признанным, но и гонимым Н. Никандрову, П. Романову. Сердечными были отношения с семьей Платонова, о чем свидетельствует характер переписки между ними. Это была дружеская переписка с обилием “домашних” тем и намеков, бытовых интонаций, внимания к повседневным мелочам личной и литературной жизни. В письме к Платоновым 1943 года из эвакуации Вьюрков признавался:
“Когда мы остаемся с Анной Вас<ильевной> одни, а это бывает каждый день, т<ак> к<ак> у нас тут буквально нет никого, то мы больше всего говорим и вспоминаем Вас, дорогая наша Мария Александровна, и Андрея. Вспоминаем наши встречи. Ваше гостеприимство. Сердечное отношение ко мне и чуткость отношения ко мне Андрея. Его любовь ко мне и помощь в моих работах. И сходимся мы с Анной Вас<ильевной> всегда на одном, что более близких нам людей у нас нет и что мы едва ли кого больше любим, как вас. Ведь мы жили, дорогие, вашими интересами, болели вашими заботами; как мы искренне и от души хотели, чем только могли, пойти вам навстречу, и беда наша была в том, что мы для этого не имели ни средств, ни возможностей. Что мы имели, кроме слов, исходивших из самого сердца, любящего вас искренне и честно, – ничего! И как я порою страдал из-за этого! Как мне хотелось быть для <вас> полезным хоть чем-нибудь. И я не теряю надежды в будущем отблагодарить вас обоих еще лучшим вниманием, еще лучшим отношением к вам. Дорогие мои, порой такое отношение и сознание, что доброе слово и внимание близких друзей куда бывает дороже. Как-то легче живется и переносится все трудное и тяжелое при мысли, что ты не один, что есть около тебя люди, с которыми тебе легче становится, а след<овательно>, и жить в наше трудное время, полное всяких неприятностей, горя и трудностей. Как это ни странно, но я подчас черпаю силу от доброй своей Анны Вас<ильевны> – человека не весьма сильного и, пожалуй, беспомощного. Раздражаешься так порой… Тяжело станет, и подумаешь: кто же около тебя еще? И первая мысль – вы! Вы оба, сильно чувствующие души людей, а нас с ней – особенно. И легче, Андрюша, становится. Жизнь-то в человеке заключается. А вы с Марией Александровной – люди подлинные, т. е. такие, каким должен быть человек”[79].
Вьюрков был старше Платонова, писать начал поздно, в начале 1930-х годов; основной темой его рассказов стала старая Москва, которую он знал и любил. Он принадлежал к генерации дореволюционных писателей из народа, писателей-самоучек, влюбленных в литературу и писателя-творца. Был он литератором средним, писал рассказы трудно и мучительно. Платонов относился к Вьюркову как младший к старшему – с сердечным расположением, почтением и пониманием. Он читал его очерки и, очевидно, даже правил, насколько мог, зачастую беспомощные в литературном отношении тексты старшего товарища.
Лучшее, что Вьюрков оставил для истории литературы 1930–1940-х годов, – это его дневник и альбом с автографами современных писателей. Кто-то по просьбе Вьюркова делал запись в альбоме, приходя в групком по тем или иным делам, в других случаях Вьюрков просил автограф у писателя, когда бывал у него дома по служебно-профсоюзным вопросам. В альбоме находятся автографы С. Клычкова, П. Романова, Б. Пастернака, А. Веселого, М. Пришвина, В. Вересаева, Н. Никандрова, А. Серафимовича, П. Васильева, В. Гроссмана, Н. Асеева, Д. Бедного, А. Гайдара, М. Исаковского, В. Кудашева, С. Скитальца, чудные рисунки Е. Чарушина, смешные шаржи и портреты писателей, выполненные П. Коганом. Писали в альбом опубликованные и неопубликованные стихи, экспромты, посвящения, признания в вечной дружбе и благодарности… “Гением групкома” и “другом писателей”[80] назвал Вьюркова в своем стихотворном послании С. Скиталец. Об этом же запись Б. Пастернака (в альбом также вклеены две авторизованные машинописи стихотворений поэта, скорее всего, полученные при посещении квартиры Пастернака в знаменитом писательском доме в Лаврушинском переулке):
“Ты замечательный, душевный человек Вьюрков! Первый твой недостаток, какой я заметил, это что ты завел этот альбом:
Пришел за пачкой облигаций,
А ты мне вместо них – альбом.
Изволь-ка рифмами лягаться,
Упершися в страницу лбом!
Да, а во всем остальном ты прелесть. Будь здоров и счастлив.
Б. П.
5. VI.36”[81].
Есть в альбоме и запись Платонова 1941 года, звучащая, как всегда, иронически, когда речь заходила о литературной жизни и современных “гениях литературы”, как часто именовал он своих успешных современников:
