Рудольф Волтерс - Специалист в Сибири. Немецкий архитектор в сталинском СССР

К сожалению, наши продуктовые рационы были тем временем сильно урезаны, а цены, кроме того, сильно выросли. Мы получали вместо трех килограммов масла в месяц теперь только полтора, а льготные цены выросли с четырех рублей за килограмм до семи. Это был тяжелый удар, и тот факт, что наши русские коллеги пострадали еще тяжелее, был для нас слабым утешением. Молоко и яйца теперь не получали даже мы, иностранцы. Но многое можно было купить. При этом холостякам-специалистам приходилось хуже, чем женатым иностранцам. Мы не знали, как использовать все эти вещи, поскольку не готовили дома. Поэтому я объединился с другим неженатым немцем, и мы сменили скучный обед в нашем ресторане на частное обслуживание в одной русской инженерной семье. Мы отдали туда свои продуктовые книжки и вскоре восхищались вкусной едой, которую умелая домохозяйка готовила из того, что мы получали по книжкам. Наш хозяин был начальником отдела в сибирском угольном тресте. Он происходил из буржуазной семьи и не имел права голоса. Много лет назад сосланный в Сибирь, он жил с женой, двумя детьми, матерью и старой тетей из Риги в двух маленьких комнатках одноэтажной избы. Хозяйка обслуживала нас отлично, и мы так хорошо чувствовали себя в этом доме, что обеденные часы стали единственным светлым пятном нашего тусклого бытия. Еда сначала была превосходной, но под напором обстоятельств постепенно становилась все хуже и дороже. К закуске, которая обычно состояла из селедки, полагалась водка и черный хлеб. Потом следовал знаменитый капустный суп с пирожками, затем рыба или рубленое мясо с гречневой кашей.

Десертом чаще всего служил кисель. Во время обеда ели много хлеба. Эта еда была действительно настоящей, а то. что мы в остальное время ели дома, было плохим и неаппетитным.

Тем временем, круг моих знакомых заметно расширился, а но мере овладения языком расширился и рабочий диапазон. Больше вечеров, чем раньше, оказались занятыми работой. Я обучал группу чертежниц начертательной геометрии и перспективе и получал от этого много радости, так как мои ученицы жадно учились. Но это была тяжелая работа, потому что подготовка этих девушек была равна нулю, и в течение трех месяцев я сумел добиться только того, чтобы они хоть немного понимали, о чем идет речь. Кроме того, меня все больше отвлекали вечерними совещаниями и конференциями. Эти вечера были ужасны. Назначаемое на шесть или семь вечера заседание постоянно начиналось на два часа позднее и тянулось всегда до глубокой ночи. Самое печальное при этом было то, что почти все протекало безрезультатно. Страсть русских к речам чудовищно сильна, и каждый, каждый должен был то, что говоривший до него долго и подробно описывал, повторить еще раз. Было бы не страшно, если бы все члены комиссии повторяли одно и то же. Но, к сожалению, обязательно находился кто-то, кто придерживается другого мнения, и начинался бесконечный шабаш, дебаты дилетантов на технические темы. Обычно получалось так, что больше всех говорил тот, кто менее всего был обременен знаниями. Но все бы ничего, если бы речь шла о деле. Однако все регулярно забывали об обсуждаемой теме и соскальзывали совсем в другие области, не имеющие отношения к тому, что предстояло обсудить. Предположим, обсуждается расположение туалетов на каком-нибудь вокзале, но продолжается оно недолго, и вот уже народ дискутирует о том, действительно ли ватерклозет — английское изобретение или в большей степени немецкое, поскольку в Германии используется больше ватерклозетов, чем в Англии — по статистике.

— По статистике, это же смешно! — восклицает кто-то. — Статистика никогда не бывает правильной, тем более в капиталистических странах.

Затем переходят к капитализму, коммунизму, Красной армии, манджурскому вопросу и заканчивают неслыханным обращением японских промышленников с китайскими кули.

Разговаривают возбужденно, кто-то приходит в ярость, кто-то смеется, крутят сигареты и ни к чему не приходят. Для меня это было по большей части скучное, но порой и восхитительно веселое времяпровождение.

Я заранее предполагал долгими зимними вечерами в России работать для себя. Но ничего не получилось. Не было книг, не хватало материалов, а дома чаще всего было холодно и неуютно. Немногие свободные вечера были вскоре заняты, потому что я знакомился все с большим количеством людей, меня приглашали в гости и так же часто приходили в гости ко мне. Русские — радушные и исключительно гостеприимные хозяева. Гостеприимность — высший неписаный закон. Никогда меня не принимали так сердечно и с открытой душой, как в Новосибирске. Приходишь вечером в бедное жилище, сразу же ставится самовар, на столе появляется водка, селедка и немного черного хлеба — все что есть у любезных хозяев, все для гостя. Мы играли в шахматы, пили водку и чай и пели, пели красивые песни с Украины, с Волги, с Байкала. Вряд ли есть народ, который так любит петь, как русские, и который владеет такой сокровищницей прекрасных народных песен. В каждой квартире была гитара или балалайка и все, кого я знал, умели петь. Я не мог наслушаться этими красивыми меланхоличными песнями с их сложной мелодикой и одновременно такими темпераментными сменами ритмов. Одну из этих песен, старую сибирскую, о ссылке и свободе, я попытался перевести:

Heiliger Baikal, du herrliches Meer,Schaumend voll weiter Wellen und Wogen!Flieh', meine Barkejagc daher!Segel geblaht und gcbogcn.

Jahr um Jahr wohl zog ich im Joch,Jahr um Jahr stromauf den Akat —Alt in Verbannung, erhob ich mich doch,Schaute der Freiheit Saat!

Weit im Gebirge griff mich kein Posten,Tief in den Schluchten kein wildes Tier,Und vergebens im fernen OstenSpahte der Schatz' nach mir!

Tags und in Nachten auf einsamen WegenFloh' ich. Der Bauer, so ehrlich und echt,Teilte mir Brot, der Erde Segen,Trunk undTabak der Knecht.

Heiliger Baikal, du herrliches Meer,Gutes Segel, mein altes Kleid!Flieh', meine Barke, jage daher!Vor mir das Meer so weit!

Домашние праздники всегда справлялись с таким количеством алкоголя, какое удавалось достать. Обычно поздно вечером все участники пили друг с другом на брудершафт (русские переняли немецкое слово). Во время этой церемонии мужчины тоже целовались друг с другом. Само собой разумеется, что я как гость должен был уважать обычаи этой страны и однажды вечером со смешанным чувством принял поцелуй своего шефа, который он по такому случаю сердечно впечатал мне в губы.

Часто гости приходили ко мне, в 10,11 иногда в 12 часов ночи. Все поражались в первую очередь европейским, «капиталистическим» вещам, привезенным с собой. Мой шкаф-чемодан вызывал изумление и почитание, как нечто священное; робкое удивление вызывали обычный маленький будильник, фотоаппарат, ручка, заправляющаяся чернилами.