Филипп-Поль де Сегюр - Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I

Между тем Мюрат, полагая, что Жюно уже подошел, удивлялся, что не слышит его атаки. Стойкость русских, отражавших атаку Нея, заставила его подозревать истину. Он покинул свою конницу и один, пройдя леса и болота, поспешил к Жюно, которого резко упрекнул за бездействие. Жюно оправдывался тем, что он не получил приказа к атаке. Его вюртембергская кавалерия была вялая и ее усилия только кажущимися. Она не решилась бы ударить во вражеские батальоны!

Мюрат отвечал на эти слова действиями. Он сам стал во главе этой кавалерии. С другим генералом и солдаты стали другими. Он их увлек за собой, бросил на русских, опрокинул неприятельских стрелков и, вернувшись к Жюно, сказал:

— Теперь доканчивай! Твоя слава заключается здесь, как и твой маршальский жезл!

После этого Мюрат покинул его и вернулся к своим отрядам, а Жюно, смущенный, остался по-прежнему стоять неподвижно. Он слишком долго пробыл возле Наполеона, деятельный гений которого входил во все подробности и всем приказывал, поэтому Жюно научился только повиноваться. У него не было опыта командования. Наконец, усталость и раны состарили его раньше времени[94].

Выбор этого генерала в качестве командующего корпусом, впрочем, никого не удивил. Все знали, что император был к нему привязан по привычке. Жюно являлся самым старым адъютантом Наполеона, и так как с ним были связаны все его воспоминания о счастье и победах, то Наполеон не решался расстаться с ним. Кроме того, самолюбию императора льстило видеть своих людей, своих учеников, во главе французских армий. Впрочем, было вполне естественно, что он больше рассчитывал на их преданность, нежели на преданность других.

Однако когда на другой день он увидел местность и мост, на котором Гюден был сражен, то ему сейчас же бросилось в глаза, что вовсе не там следовало выходить армии. Когда же он воспламенившимся взором оглядел положение, которое занимал Жюно, у него вырвалось восклицание: «Вестфальцы должны были оттуда броситься в атаку! Судьба сражения заключалась там! Что же делал Жюно?..» — раздражение Наполеона было так сильно, что никакие оправдания не могли успокоить его. Он позвал Раппа и закричал ему: «Примите командование у герцога д'Абрантес! Его надо отослать обратно из армии! Свой маршальский жезл он потерял безвозвратно! Эта ошибка, может быть, закроет нам дорогу в Москву! Я отдаю вам вестфальцев. С ними вы будете говорить на их языке и сумеете заставить их драться!»[95]

Однако Рапп отказался занять место своего прежнего товарища. Он постарался успокоить императора, гнев которого всегда быстро испарялся, как только он изливал его в словах.

Но неприятель мог быть побежден не только на левом фланге; на правом он подвергался еще большей опасности. Моран, один из генералов Даву, был направлен в эту сторону через леса. Он прошел по заросшим лесом возвышенностям и с самого начала битвы находился на фланге русских. Еще несколько шагов — и он очутился бы в тылу их правого фланга. Его внезапное появление должно было бы неминуемо решить исход битвы и сделать победу неизбежной. Но Наполеон, не знавший местности, велел отозвать его туда, где он остановился вместе с Даву.

В армии спрашивали себя, почему император, заставивший трех военачальников, совершенно независимых друг от друга, стремиться к одной и той же цели, сам не оказался там, чтобы дать войску то необходимое единство, которое без него было немыслимо. Но он вернулся в Смоленск — потому ли, что устал или не ждал, что произойдет серьезное сражение, или просто потому, что вынужденный заниматься всем сразу, не мог быть вовремя нигде и не мог ничем заняться всецело? В самом деле, предшествовавшие дни приготовления к войне приостановили его работу в Империи и в Европе, а эта работа все увеличивалась. Надо было, наконец, опорожнить портфели и дать ход гражданским и политическим делам, которых становилось все больше и больше. Впрочем, Наполеон сделался очень нетерпеливым, и высокомерие его увеличивалось со времени Смоленска. Когда Борелли, помощник начальника главного штаба Мюрата, привез Наполеону известие о столкновении при Валутиной горе, он колебался, принять ли его. Озабоченность Наполеона была так велика, что понадобилось вмешательство министра, чтобы император тотчас же принял офицера, привезшего ему это донесение. Однако рапорт Борелли сильно взволновал его.

— Что вы говорите? — вскричал Наполеон. — Как? Вам этого мало? А у неприятеля было шестьдесят тысяч войска? Но ведь это же битва!.. — и он снова раздражался, вспоминая непослушание и бездеятельность Жюно. Когда Борелли сообщил ему о смертельной ране Гюдена, огорчение его было очень велико. Оно выражалось в многочисленных вопросах и в возгласах сожаления, затем, со свойственной уму силой духа, он подавил свою тревогу, свой гнев до другого времени и, занявшись работой, отложил всякую заботу о битвах, так как уже настала ночь. Однако надежда на сражение все-таки не давала ему покоя, поэтому он с рассветом уже появился на полях Валутиной горы.

Солдаты Нея и дивизии Гюдена, оставшиеся без своего генерала, находились там среди трупов павших товарищей и русских, среди наполовину сломанных деревьев и местности, взрытой ногами сражающихся, изборожденной гранатами и усеянной обломками оружия, лоскутной утвари, опрокинутых повозок и оторванных членов. Таковы трофеи войны и красота поля битвы!

Батальоны Гюдена превратились просто во взводы, но гордились тем, что численность их так сохранилась. От них еще исходил запах сожженных патронов и пороха, которым была пропитана их одежда, земля и вся окружающая атмосфера. Лица их почернели от порохового дыма. Император не мог пройти мимо их фронта, не натыкаясь на каждом шагу на скрученные силой удара штыки, валявшиеся на земле, и трупы, через которые ему приходилось переступать.

Но все эти ужасы он покрыл сиянием славы. Его благодарность превратила это поле мертвых в поле триумфа, где в течение нескольких часов господствовали только удовлетворенные честь и самолюбие.

Наполеон почувствовал, что настало время, когда он должен поддержать своих солдат и словом и наградами Никогда еще он не смотрел так ласково, а что касается его речей, то он говорил, что «эта битва была самой великолепной из всех сражений в нашей военной истории». Солдатам, которые его слушали, он сказал, что с ними можно завоевать весь мир! Убитые же воины покрыли себя бессмертной славой! Он говорил это, прекрасно понимая, что именно среди такого разрушения всего охотнее думают о бессмертии!

В наградах Наполеон также обнаружил величайшую щедрость. 12-й, 21-й, 127-й пехотные полки и 7-й полк[96] получили 87 орденов и производств в следующие чины. Это были полки Гюдена. До этого времени 127-й полк не имел знамени, так как тогда знамя надо было заслужить на поле битвы, чтобы доказать, что сумеешь его сохранить. Император собственными руками вручил знамя этому полку[97]. Он удовлетворил таким же образом и корпус Нея.