Анатолий Барбакару - Я – шулер

– Им стыдно за тебя, – поправила Валентина.

Это я понимал. Если теща – парторг, тесть – ударник труда, а дочь – молодой перспективный программист, то им должно быть стыдно, что к семье прибился аферист. Впрочем, не совсем прибился: с Валентиной мы не жили.

Конечно, вел я себя сволочно, месяцами не заявлялся к сыну. Причем в период, когда жилось беспечно, прибыльно, приносил гроши. Вроде как для галочки. Все казалось: успею поразить их суммами, которые они, праведники, поди, и в руках не держали.

Доигрался. Теперь игры не стало. И денег тоже.

Прищурившись, уставился на Валентину.

– Я – вор? Или – пьяница? Может – спекулянт?

– Чего паясничаешь? Сам все знаешь.

– Хочу, чтобы они сказали. Сами. – Я говорил, глядя на дверь. Обращался к двери. – А то ведь...

Довыпендривался. Вошла мать Валентины, маленькая полноватая женщина с сухим трагическим лицом.

– Сережку испугаете, – кротко заметила она. Подошла к кроватке, склонилась над малышом.

Я вызывающе разглядывал ее спину, молчал.

– Чем ребенок виноват... – бормотала женщина, возясь над внуком.

– А кто? – вызывающе спросил я.

Женщина не ответила.

– Кто виноват?

– Кто-кто... Сами знаете.

– Так, виноват я. Чего ж вы на нее рычите?

– Связалась с тобой, дуралеем... Живете, как... Чего не распишетесь?..

– Это мы сами как-нибудь.

– Восемь лет в институте... Опять академотпуск?

– Повторный курс. – Я улыбнулся, решил сменить тон на иронично-недоуменный.

– Чего ты лыбишься? – поинтересовалась Валентина.

Улыбнулся и ей.

– В карты играешь... – напомнила мать.

– Выигрываю...

– Почему не жить по-людски... Получить диплом, работать... Инженером, а не бог знает кем. Сын – вон какой...

Пришлось улыбнуться и малышу. Тот радостно рассматривал люстру.

– Вы много счастья видели? С дипломом? – полюбопытствовал я.

– А с тобой она его много видела?

– Много, – легко ответил я. – Вальк, много?

– Нет. – И после паузы. – Сколько ты принес за последний месяц?

Я молчал.

– Сколько? – повторила вопрос Валентина.

– Нисколько, – подсказала деликатная теща.

Я долго молчал. Ожесточенно. Глядел на сына.

– Сколько вам надо? – едко так спросил, зло.

– Да не в этом дело...

– Сколько?! – Цепко держался за спинку кроватки. Цепко глядел в нее.

– Сколько обещал, двести, но каждый месяц, – тоже едко напомнила Валентина.

– Так. – Я оттолкнулся от спинки. – Тыщи хватит?

– Дурак, – сказала Валентина.

– Тогда – две.

– Ох... – сказала мать.

– До свидания, – я склонился над кроваткой, потрепал сына за ручонку с видом, мол, ты-то меня понимаешь. Подмигнул ему. – Пока. – И вышел. Они, конечно, думали, что хлопну дверью, но я тихо прикрыл ее...

Понятия не имел, где достану денег. Жирные клиенты – большая редкость. Погорячился малость с обещанием.

Пошел на пляж к приятелям-картежникам. Пляжники мне были должны, как раз две тысячи. Когда там, в детской, нес эту гонорную ахинею, этим себя и успокаивал. Хотя знал: денег не отдадут.

И точно, не дали. Поразводили руками, попросили не отвлекать от игры, внимательно всматривались в карты. Это были не те долги, которые я был вправе жестко потребовать. Во-первых, жулики – свои, родные. Во-вторых, играли в долг, с невнятным сроком отдачи.

Попытался, конечно, и сам влезть в игру. Увернулись, мерзавцы.

Потом один из молодых, настолько молодых, что и кличкой не успел обзавестись, Шурой звали, рискнул. Под лукавые взгляды окружающих вяло сыграли пару партий. Ну выудил я у него полтинник. И все... Что с него возьмешь?

Этот Шурик и раньше был мне неприятен. Вечно торчал здесь, вечно проигрывал. Есть такая категория членов пляжного клуба: кормильцы, вечные жертвы. Он был из этих. Весь какой-то поникший, грузный, ограниченный картами.

В этот день я ушел ни с чем.

Через пару дней снова забрел на пляж скорее отдохнуть, чем в расчете на наживу. Плана обогащения все еще не было. Да и какие планы могут быть у игрока, особенно у такого молодого недотепы, как я. Благосостояние жулика, даже матерого, в первую очередь зависит от случая: будет клиент – не будет. Но опытные, конечно, страхуются от неприятных случайностей.

На пляже сразу обрадовали: мною интересовался Куцый. С Куцым, сорокалетним пронырой-предпринимателем, мы были в уважительных отношениях. Он меня уважал за руки, я его – за то, что он уважал меня. И за пронырливость. Вечно он что-то комбинировал, суетился. И со всеми был в чудесных отношениях.

Он появился к обеду. Тощий, в свободно болтающихся выцветших плавках спускался по лестнице, держа одежду в руках. До конца лета незагорающая кожа, куцый, блеклый чуб, расстегнутые огромные сандалии на босу ногу. Натуральный алкаш, решивший отоспаться на пляже.

Устроились на свободном топчане, за спинами играющих.

– Значит, так, – начал Куцый. – Выезд завтра.

Я осторожно промолчал.

– Едем работать в колхоз.

– Со студентами. – Понимал, что послать его всегда успею.

Куцый снисходительно кивнул.

– Пашем месяц. Зарплату получаем яблоками.

– Лучше сеном, – предложил я.

Он снова снисходительно кивнул, продолжил:

– Яблоки отправляем в Россию, в Сибирь. Сдаем по «петушку».

Значит, по пять рублей. Я насторожился:

– Сколько яблок?

– Где-то по две тонны. Как заработаем. Пахать световой день. Без выходных.

Что-то в этом было. Это «что-то» мне явно нравилось.

– Едем втроем. Все – в общий котел, потом делим.

– Кто третий?

– Шурик.

– Этот? – Я растерялся.

– Этот. А что?

– Я знаю?.. – Что мог ответить? – Какой-то он рыхлый.

– Наш хлопец. Тихий, правда, но порядочный.

– Он что, «попал»? – Имелось в виду – проиграл.

– Да... Его справки. Бабуля его нянчилась с нами в детстве. Возьмем его, бабуле – радость. Завтра в шесть утра – у меня.

Я подошел к компании, в которой играл Шурик.

С полчаса постоял за его спиной, понаблюдал за игрой, Шурик немного выигрывал, но все равно нижняя губа его отвисала.

Он был молод, но уже начинал лысеть. Широкие волосатые бедра и загоревший полосами складчатый живот делали его мешковатым. Глаза у него были широко посаженные, чуть выпуклые. Еврейские глаза. И глядели на все чувственно и как будто огорченно.

Нет, он был неприятен мне.

Усмехнулся про себя. «Порядочный». Ну ничего, пусть будет. Представил, как брошу на диван в детской упакованные тыщи. И, не глядя на Валентину с матерью, надменно посюсюкаю с сыном.

...Колхозный быт вспоминать неохота... Бараки, в которые загонялись наемники на ночь, завтраки, обеды и ужины из помидоров. Не совсем тот быт, к которому привык преуспевающий шулер. Впрочем, какой, к черту, преус...Колхозный быт вспоминать неохота... Бараки, в которые загонялись наемники на ночь, завтраки, обеды и ужины из помидоров. Не совсем тот быт, к которому привык преуспевающий шулер. Впрочем, какой, к черту, преуспевающий.