Ломоносов - Иона Ризнич
Но когда он прибыл в Академию, ничего подобного не случилось.
Напротив, немца испугал внезапный уход талантливого студента из Фрейберга, и, боясь, что с него потребуют отчета обо всем происшедшем и – особенно – о выданных и не выданных студентам деньгах, Генкель предпочел прикинуться не ведающим о причинах бегства Ломоносова. Он словно позабыл свои предыдущие письма и стал писать о его успехах, а все имевшие место ссоры и скандалы представил простым недопониманием.
Шумахер предпочел спустить произошедшее на тормозах. По его распоряжению Ломоносову отвели две комнаты на Васильевском острове, за Средним проспектом, в так называемом Боновом доме или Боновом дворе, близ нынешнего Тучкова моста. «Боновым» здание называлось потому, что было выстроено сподвижником Петра Первого генералом Генрихом Иоганном фон Боном. Был тот дом деревянным, рубленным из бревен, с каменным низом, где находились погреба. «Во второй половине дома, по левой руке, в трех покоях печи израсчатые и полы ветхия. По приказу советника Шумахера во оных покоях жительство имеет адъюнкт Ломоносов и при нем один служитель». [46]
Васильевский остров
Это в наши дни Васильевский остров – престижный район Санкт-Петербурга. А во времена Ломоносова все было по-другому!
Васильевский остров согласно решению Петра Первого должен был стать превосходнейшей, наилучшим образом застроенной и обнесенной вокруг укреплениями частью города. Именно тут должен был быть центр Петербурга, оттого-то и выстроили именно здесь здания Коллегий и несколько дворцов.
Улицы на Васильевском прямые, словно по линейке прочерченные. Не улицы, а линии: когда-то Петр Первый планировал устроить тут каналы, вот архитектор Доменико Трезини и разработал сеть параллельных улиц-каналов и пересекающих их проспектов. Потом от этой идеи отказались, а название «линии» – осталось.
А еще с петровскими временами связывали и само название острова.
Был такой Василий Дмитриевич Корчмин, который в первые дни основания Петербурга командовал здесь артиллерийской батареей. Петр Первый будто бы посылал ему приказы по адресу: «Василию – на остров».
Суда с Кронштадта – именно на одном из них и должен был прибыть в Петербург Ломоносов – заходили в Галерную гавань. Ее окружали луга, которые регулярно затоплялись при наводнениях. Эти луга летом использовали как выгоны – для выпаса скота: коров, коз… В камышах и ивовых зарослях селились утки, и петербуржцы частенько на них охотились.
Рядом с гаванью стояло несколько рядов деревянных домов для офицеров, караула и работного люда. А дальше на взморье располагалось мрачное место, где издавна предавали земле умерших без церковного отпевания – раскольников, самоубийц, опившихся, казненных… Местные жители его избегали и рассказывали о жутком погосте леденящие душу истории: как стонут и плачут там неупокоенные души, что видны над свежими могилами светящиеся столбы тумана, что бродят там упыри да навьи [47]…
Было на Васильевском острове и еще одно кладбище – ныне оно известно как Смоленское. Оно источало постоянную вонь разложения: санэпидстанции появятся лишь столетиями позже, а в те времена покойников часто зарывали слишком мелко. Впрочем, местные жители быстро привыкали к запаху и совсем не брезговали. Даже использовали еще не занятые кладбищенские земли под огороды.
Вот такое было место: деревянные дома и кое-где каменные, огороды, рощицы, кладбища… И самый разнообразный люд, не всегда ладящий с законом. Могли и ограбить, и даже убить.
Якоб Штелин рассказывал, что однажды нападению подвергся и сам Ломоносов: однажды в прекрасный осенний вечер пошел он один-одинехонек гулять к морю по большому проспекту. На возвратном пути, когда стало уже смеркаться и он проходил лесом по прорубленному просеку, выскочили вдруг из кустов три матроса и напали на него. «Ни души не было видно кругом. Он с величайшею храбростию оборонялся от этих трех разбойников. Так ударил одного из них, что он не только не мог встать, но даже долго не мог опомниться; другого так ударил в лицо, что он весь в крови изо всех сил побежал в кусты; а третьего ему уж нетрудно было одолеть; он повалил его (между тем как первый, очнувшись, убежал в лес) и, держа его под ногами, грозил, что тотчас же убьет его, если он не откроет ему, как зовут двух других разбойников и что хотели они с ним сделать. Этот сознался, что они хотели только его ограбить и потом отпустить.
– А! каналья! – сказал Ломоносов, – так я же тебя ограблю.
И вор должен был тотчас снять свою куртку, холстинный камзол и штаны и связать все это в узел своим собственным поясом. Тут Ломоносов ударил еще полунагого матроса по ногам, так что он упал и едва мог сдвинуться с места, а сам, положив на плечо узел, пошел домой с своими трофеями как с завоеванною добычею и тотчас при свежей памяти записал имена обоих разбойников. На другой день он объявил об них в Адмиралтействе; их немедленно поймали, заключили в оковы и через несколько дней прогнали сквозь строй», – заканчивает Штелин.
Судьбы друзей
Вскоре из Фрейбурга вернулись и другие студенты – Виноградов и Райзер. Судьбы их сложились различно.
Евстафий Викентьевич Райзер, обучившийся на минеролога, отказался от предложения Шумахера занять вакантное место профессора химии в Академии наук и предпочел уехать из Петербурга к Екатеринбург, где развивалось горное дело и где его знания могли пригодиться. Он стал бергмейстером Канцелярии Главного заводов правления, курировал золотодобычу на Урале, руководил строительством заводов. Спроектировал здание екатеринбургской аптеки с лабораторией. Прожил благополучную и достойную жизнь.
Судьба же Дмитрия Ивановича Виноградова была трагичной. Он был зачислен на Порцелиновую [48]мануфактуру и приставлен учеником к «мастеру фарфорового дела» Христофору Гунгеру. Руководил мануфактурой барон Иван Антонович Черкасов. Надо заметить, что фарфор в те времена был редкостью. Фарфоровые изделия стоили баснословно дорого, его называли «белым золотом». Большую часть фарфоровых изделий привозили из Китая, а в Европе только мастера Мейсена умели его изготавливать. Теперь Елизавета Петровна решила бросить им вызов!
Однако мастер Гунгер не только отличался плохим характером, но и особыми знаниями не блистал. Изделия его «не имели ни цвета порцелинового, ни формы: были черны и покривлены». Чтобы оправдать свои неудачи, Гунгер без устали строчил жалобы на Виноградова, виня его во всех неудачах. Но ему недолго верили, и в конце концов он получил отставку. Виноградов теперь уже самостоятельно занялся исследованиями и поиском состава фарфоровой массы, ставил опыты, анализировал… Использовав гжельские белые глины, олонецкий кварц и природный гипс. При обжиге 600–900 °C Виноградов смог наконец получить фарфор вполне удовлетворительного качества. Шаг за шагом совершенствуя технологию, Виноградов записывал результаты и зашифровывал их. Эти записи сохранились.
Но условия, в которых он
