Эрих Керн - Пляска смерти.

я вытаращил глаза: переднее орудие замерло на месте, его ствол стал подниматься, принимая почти вертикальное положение.

— Скорее направо! — крикнул я, и первые бомбы уже начали взрываться вдоль дороги.

Треск и грохот моторов наших колонн заглушили приближение вражеских самолетов. Мы бросились на землю. Неподалеку виднелась полуразвалившаяся старая хата. Одним прыжком мы преодолели низкую изгородь и распластались за глинобитной стеной. Нас уже было не двое, а трое: к нам присоединился незнакомый солдат. Я только приготовился с ним заговорить, как рядом с нами взметнулся к небу фонтан земли вместе с множеством обломков — прямое попадание в строение. Я тотчас же вскочил на ноги.

— Быстро за угол! — крикнул я сквозь какофонию взрывов и неистовой стрельбы зениток, толкая Вильгельма перед собой.

Незнакомец последовал за нами. Лежа на земле под прикрытием остатков глинобитной стены, я невольно подумал, что ему нужно бы держаться поближе. Новый взрыв прервал ход моих мыслей. В налете участвовало не менее дюжины русских самолетов, отчаянно пытавшихся прикрыть отступление своих войск. Еще одна бомба взорвалась настолько близко, что меня подбросило в воздух; кто-то вскрикнул. «Неужели Вильгельм?» — невольно подумалось мне. Разглядеть что-либо в густых облаках дыма и пыли я не мог. Затем кто-то застонал рядом со мной. Это был прибившийся к нам незнакомый солдат.

— Санитары! — позвал я.

Вильгельм тоже поднялся и начал звать санитаров, но они уже подходили. По лицу санитара, перевязывавшего рану, было заметно, что надежды никакой: осколок прошил солдату насквозь спину и грудь. А бомбы все сыпались, но теперь уже в доброй сотне метров от нас и в стороне от дороги. Затем я увидел, что одна из бомб угодила почти в то место, где мы прежде лежали, не более метра от угла дома, и этот самый угол спас нас. Ну а как же незнакомый солдат, который теперь лежит при смерти?

— У вас на шее кровь, — сказал Вильгельм.

Проведя рукой, я нащупал небольшую царапину, других повреждений не было. На сантиметр глубже, и было бы все кончено. Я повернулся к умирающему и увидел, что он смотрит прямо на меня. Его серьезное юношеское лицо мне показалось до боли знакомым, будто мы уже давно знали друг друга. Я склонился над умирающим и отвел прядь волос с его лба, покрытого каплями пота. В этот момент прибыли люди из его части и старались как-то помочь. Если бы тогда я подтащил его поближе к себе — он остался бы жив! Расстроенный, я зашагал к своему автомобилю.

В оставленной жителями деревне царила тишина. Несколько бесхозных напуганных лошадей галопом носились по широкому выгону. Ночное небо освещалось дрожащим заревом далекого пожара. Из темноты, неуклюже ступая, медленно вышла корова и остановилась передо мной, тяжело и шумно вздыхая. Ее, по-видимому, уже несколько дней не доили. Отчетливо доносился лязг гусениц шедших по дороге танков. Наступление продолжалось. Напряжение, давившее на нервную систему весь день, постепенно спадало. И я начал понимать глубокий смысл случившегося.

Все мы трое лежали вместе у стены придорожной полуразвалившейся хаты. Если бы бедняга был к нам еще ближе, спасло бы это ему жизнь? Нисколько. Смерть зашла с левой стороны, и одному из нас, загородившему своим телом двоих товарищей, пришлось умереть, чтобы оба оставшихся в живых могли помогать строить будущее родины. Зайди она справа, и уже продолжала бы наступление пара бойцов в ином сочетании. Последний час солдата на поле боя не сопровождается печальным звоном церковного колокола и рыданиями безутешных близких и воспринимается как неизбежная реальность.

Воздух все еще дрожал от далекой канонады. Мне сделалось холодно, и я вернулся в дом. Заснул я под нескончаемый лязг гусениц проходивших мимо наших танков и тихое дребезжание оконных стекол. Преследование отступавших русских продолжалось.

Утром главные силы по-прежнему наступали вдоль магистрального шоссе. Одновременно в стороны были посланы специальные группы на автомашинах с задачей разведать боковые дороги. Эти группы поддерживали друг с другом визуальный контакт.

Мы ехали по прибрежной равнине, наш грузовик едва вписывался в узкую колею, но мы все-таки благополучно преодолевали незначительные препятствия. Справа от нас темно-синие волны лениво накатывались на низкий песчаный берег, а белая кружевная пена почти достигала колес автомобиля. Слева, освещаемые лучами ласкового осеннего солнца, теснились жалкие жилища здешних рыбаков и портовых рабочих. Серебряные нити осенней паутины тянулись поперек дороги. Вскоре мы достигли какого-то поселка, и вокруг нас моментально собралась толпа людей, мужчин и женщин. Вильгельм, который был родом из Ганновера, показал им несколько любительских фотоснимков своих жены и детей, и они, широко раскрыв глаза, с нескрываемым любопытством рассматривали фотографии. Внезапно молодая женщина начала что-то взволнованно говорить, потом повернулась к нам и, указывая то на фотографии, то на свои лохмотья, горько зарыдала. Остальные стояли и молчали, опустив головы. Уж больно сильно отличалась жизнь нарядно одетой жены простого немецкого солдата от их собственного жалкого, нищенского существования… Покурив, мы отправились дальше.

— До свидания! — крикнул нам мальчик на прощание единственные известные ему немецкие слова.

И здесь, как и повсюду на оккупированных нами территориях, призыв к партизанской войне не нашел отклика у гражданского населения. (Пока не нашел! Вскоре даже многие недовольные властью коммунистов, поняв цели войны, которую развязала Германия, активно включились в саботаж и другие акции сопротивления (для партизанщины местность здесь была неподходящей). А акции устрашения со стороны оккупантов вызывали у русских еще более активные действия (черта национального характера!) против захватчиков и их холуев. — Ред.) А ведь нас

было только двое — два немецких солдата. Словом, советская империя трещала (как казалось. — Ред.) по швам. Люди разуверились в ней, они собственными глазами увидели правду и прозрели.

Впереди, на склоне холма, виднелось длинное, довольно большое строение с выкрашенным яркой краской фасадом — местное летное училище. Изнутри доносилась музыка, сначала едва различимая, но по мере нашего приближения все более слышная. Снаружи немецкие зенитки вели интенсивный огонь по нескольким вражеским самолетам, которые в конце концов отвернули и, подобно злым духам, исчезли в стороне моря. Пианистка, худенькая женщина средних лет, не сразу заметила меня. Она сидела слегка согнувшись, полностью поглощенная музыкой. Увидев меня, женщина в смятении вскочила.