Мансур Абдулин - 160 страниц из солдатского дневника
Сидим. Глядим. А снаряды все гуще и гуще о землю - бух! бух! - и дымят, и дымят... Вот уже ничего не видать нам, что делается на стороне фрицев. Только на слух поняли мы, что идут под дымовой завесой фашистские танки. Ну, слава аллаху, пусть будут лучше танки, чем отравляющие газы... Земля ходуном заходила: и сзади нас, и спереди идут танки навстречу друг другу... Это, оказывается, нас атакует только что прибывшая на фронт фашистская 11-я танковая дивизия, а наши танкисты - им навстречу.
Советские танки через наши головы успели проскочить сплошной Стеной и на сумасшедшей скорости. Не думая сворачивать в сторону, они идут... на таран! Нервы у фашистских танкистов оказались слабее: стараются крутыми виражами уйти от таранного удара. Но это выгодно нашим танкистам, так как ударом в бок легче опрокинуть танк!..
Фашистам нужна победа. Они стараются изо всех сил и до последнего дыхания. Начинает мне казаться, что у фашистов имеются в запасе у каждого еще по одной или две жизни... Мы - понятно. Мы за свое бьемся, на своей земле. Но почему фрицы согласны умирать и погибать так легко?! Умирают, но лезут и лезут без конца и края... Мы их жжем, топчем, перевертываем, а они прутся и прутся... Солнце почернело на небе, дым от горящих перевернутых танков жжет легкие, металл корежится от огня и взрывов...
Целый день бушевал и грохотал смертельный бой людей и машин, а к ночи внезапно стих, и все замерло, как будто все танки у обоих противников сгорели, и теперь нечем воевать будет, и, быть может, фашистским генералам уже можно закончить бессмысленное сопротивление?
На фоне кровавого вечернего заката затухают догоревшие мертвые остовы "тигров", "пантер", "фердинандов"... Хлебное поле у Прохоровки дымит искореженным железом. Оживет ли оно когда-нибудь? Оживет, будет родить хлеб. В следующую весну очистят от металла, выровняют, вспашут и посеют хлебушек.
А сколько здесь погибло молодых мужиков! Быть бы им всем отцами и мужьями, если бы не война...
* * *Снова пришло пополнение из глубокого тыла, снова ищу своих земляков... Опять спросы и допросы о житье-бытье там, в глубоких тылах. А к нам встречные вопросы: "Как тут? Какие "они" теперь?" - всем интересуются новички. Фашисты, завоевавшие половину Европы за год и десять месяцев наскоком, без особого напряжения, и вот уже на два года увязнувшие в кровопролитных боях с нами, должны были, конечно, измениться в своем настроении.
В нашу минометную роту прибыл из Сибири, из города Красноярска, Янсон Алексей Иванович. На вид он непременно штангист-тяжелоатлет или борец. Или шахтер?.. В общем, богатырь Илья Муромец! Но и что-то есть в нем от интеллигента... Не понять никак! Узнаем потом, кто он такой, никуда не денется! А пока надо его в свой боевой расчет забрать! Уж больно силен - один упрет весь миномет за троих!
А вот другой солдатик - мальчик с пальчик, Полы-га Борис. Комсомолец. Он даже стесняется себя по отчеству назвать - молодой уж очень, а между тем год рождения значится 1925-й... Не верится мне: хитрит что-то. Неужели не успел вырасти к восемнадцати-то годам? В минометчики он явно не годится. Что с ним делать? Не знаем. Командир роты лейтенант Стукач согласился, чтоб я его взял к себе в качестве связного при НП. Борис обрадовался: завтра я с утра дежурю на НП батальона и возьму его с собой. А пока решили вместе поужинать, чтобы получше познакомиться.
Любопытен я очень и люблю откровенные беседы один на один с любым человеком, и в том числе с ребенком. Пробовал вызывать на сердечный разговор самых замкнутых. Мне легко удается войти в доверие к человеку совсем незнакомому, он мне расскажет даже то, о чем не расскажет самым близким, потому что я ценю откровенность и оберегаю ее, а мой собеседник и волнуется и радуется, получив "разгрузку души", и нам обоим хорошо. Беседуя, к примеру, со священником, ловлю себя на том, что спорить слабоват, так как не знаю священное писание, но священник неожиданно признает, что я во многом прав... Иногда результат беседы с кем-нибудь меня разочаровывает: мой собеседник примитивно мыслит. Пытаясь понять причину, бывает, спрашиваю: "А какое образование?" Ответ ошеломляет: "Высшее!" Есть же совсем неграмотные или совсем молодые, неопытные, а рассуждают мудро...
Боря Полыга мне рассказал, что его отец генерал и начальник военного училища. Я не помню, куда это училище было эвакуировано в то время, но до войны оно было в Ленинграде. Борис с детских лет в основном и проводил время среди курсантов отцовского училища. А когда подрос и решил стать военным, то поступил в другое военное училище - на стороне. Но и там его звали "генеральский сынок", и там намекали, что папа-генерал обеспечит ему "теплое местечко" где-нибудь в генеральном штабе и так далее. Тогда Борис взял недельный отпуск, якобы для поездки домой, а сам, сев в воинский эшелон, махнул на фронт. Теперь его беспокоило, как бы ему не пришили дезертирство или самоволку.
Да, у Бориса положение сложное, и я ничем не мог помочь ему. Дезертирство ему не припишешь... Самоволкой тоже не назовешь. Вроде бы и преступления нет, но... Я ему посоветовал хотя бы написать письмо начальнику училища.
Борис письмо не написал, а я ему больше не напоминал. Шли бои, комсомолец Полыга бегал связным и выполнял все поручения с великим старанием. Меня он просил никому не рассказывать о своем побеге из училища и что его отец генерал.
В нашей роте Борю полюбили, и он даже как-то повзрослел; мне он сознался и в том, что прибавил себе два года, фактически он был с 1927 года рождения. Вот, оказывается, в чем кроется причина его малого роста - ему всего шестнадцать лет.
После жестоких сражений и своего поражения у Прохоровки гитлеровцы отступали податливее, но решили сжечь все после себя. Горели села и поля. Горело все, что могло гореть. Немцы пунктуально выполняли приказ фюрера: "после себя оставлять выжженную зону"... Мы двигались в сплошном дыму пожарищ...
Отбили крупные населенные пункты Тамаровку, Борисовку... Горели табачные склады и плантации. Дышим табачным дымом все: и курящие, и некурящие...
Точно не помню, но, кажется, село называлось Драгунск. Немцы крепко засели в этом селе и построили на подступах к нему глубоко эшелонированную линию обороны. С ходу мы смогли только вклиниться в эту оборону до середины и засели там, запутавшись в густой сети траншей-лабиринтов, как в пчелиных сотах. Мы так близко контактировали с немцами, что слышны были их негромкие разговоры между собой. Ни наша, ни их артиллерия не могла в таких условиях вести огонь. Пошла в ход, так сказать, "карманная артиллерия". Война пошла гранатная. Но и гранаты, оказалось, надо бросать умеючи. С задержкой в руке на две секунды! Если бросишь без задержки, то немцы успевают ее швырнуть обратно.
А бросать надо было так: выдергиваешь сначала чеку, потом отпускаешь флажок предохранителя и держишь гранату, шипящую, две секунды, а потом бросаешь, и она взрывается как шрапнельная - в воздухе над головами немцев... Как страшно было отпускать флажок и ждать две секунды... А вдруг, думаешь, рабочий ошибся при сборке механизма гранаты и она взорвется раньше!.. Но механизм срабатывал точно. Я с благодарностью думал о наших людях в тылу, которые, денно и нощно изготавливая эти гранаты, "лимонки" Ф-1, не позволяли себе небрежности, хоть и очень уставали. Они понимали, что малейшая невнимательность при сборке механизма может стоить жизни нашему солдату на фронте. В первый день подступа к Драгунску, когда гранат не хватало, мы выкуривали фашистов из траншей-лабиринтов, работая саперными лопатками, стреляя в упор из автоматов, пистолетов и даже из ракетниц. Но потом нам стали поступать гранаты в достаточном количестве...
От самой Прохоровки нашему 32-му гвардейскому стрелковому корпусу постоянно противостояли танковые дивизии фашистов "Мертвая голова", "Великая Германия", "Рейх", а также мотомеханизированная стрелковая дивизия. Кроме этого, нам выпала судьба сражаться с частями "русской освободительной армии" предателя Власова. Власовцы сознавали свою полную и неизбежную катастрофу, но боялись сдаваться добровольно.
Никак не можем вырвать Драгунск из лап фашистов и власовцев. Нашему батальону загородила путь пулеметная точка в железобетонном колпаке. На узенькой нейтральной, ровной, как стол, полосе эта пулеметная точка не давала поднять ротам головы. А с флангов фашисты умело и надежно охраняли ее. Ночью тоже, бросая беспрерывно ракеты, не давали возможности незаметно подползти к колпаку и забросать его гранатами. Артиллеристы не могли стрелять из-за того, что боялись задеть по своим. Минометный же огонь не причинял железобетонному колпаку никакого вреда.
Наш комбат гвардии капитан Дудко Игнат Севостьянович нервничал и искал способа уничтожить точку, но тщетно - пулемет гитлеровцев работал... Я в тот день дежурил на НП батальона вместе с Борисом Полыгой.
