Григорий Санников - Лирика

1919

«Весна. Струится ветер тонкий…»

Весна. Струится ветер тонкий,Над городом кричат грачи.О, как под вечер в шуме звонкомУстали в мастерской ткачи!

И я устал за тканьем тканей,Уж мне домой пора, пора.С тоскою непонятно тайнойСтанок оставил до утра.

Иду, а по дороге талойПоет о вечере ручей,И вспоминается усталоМне песнь весенняя ткачей.

И тянется мой взор за грани,И синь небес он жадно пьет.А вечер розовые тканиТак радостно в лазури ткет.

1920

«Я помню себя очень маленьким…»

Я помню себя очень маленьким.В нашем доме, где крашеный пол,Словно в поле цветочек аленький,Мой младенческий крик расцвел.

И качала меня мать в колыбели,И про звезды мне пела она,И плыла колыбель, и звезды звенелиПо волнам голубого сна.

И одна из тех звезд нечаянноМне однажды упала на грудьИ, горя в моем сердце пламенем,Повела меня в дальний путь.

1921

«В невеселом городе Тавризе…»[2]

В невеселом городе Тавризе,Где сады, сады, сады,Полюбил я лирику ХафизаИ простую мудрость Саади.

По базарам шумным я толкался,На коврах курил ли в чайхане,Саади седой со мной встречался,За кальяном улыбался мне.

И о чем-то издавна понятномГоворил мне добрый Саади:— Не горюй, мой друг, о невозвратном,Радуйся тому, что впереди!

И пьянился чистый дым кальяна,Слышно было, как века текли,Осыпались розы ГюлистанаИ еще роскошнее цвели.

А когда кругом синели крыши,Затихал базарами Тавриз,Мнилось мне, листву садов колыша,Звал свою любимую Хафиз.

И всю ночь в сплошном самозабвеньеПреданные розам соловьиБульканьем, и щелканьем, и пеньемСыпали признания свои.

1925

В КОВРОВОЙ МАСТЕРСКОЙ

Высоки большие пяльцы,В долгой песне мало слов,И болят и ноют пальцыОт бесчисленных узлов.

Тонкой вязью песня вьется,Голос мастера певуч.Через крышу пыльно бьетсяОдурелый солнца луч.

Сколько ткать еще осталось,Мой товарищ — иолдаш?Вся-то жизнь твоя — усталость,Корка сыру и лаваш.

День за днем — узлы да слезы,Шелест ниток, шелест слов.Твой ковер в роскошных розах,Жизнь — в уколах от шипов.

1925

ПОДРАЖАНИЕ ПЕРСИДСКОМУ

Не буду пьянствовать — сказалТебе вчера я в час рассветаИ вдребезги разбил бокалВ знак нерушимости обета.

Но мы расстались, моя Джемиле,И, твой восторженный поэт,В кругу приятелей разбил яОдним бокалом свой обет.

1925

«У меня всего одна любимая…»

У меня всего одна любимая,Но и та теперь мне не нужна.Догорай же, песня лебединая,Пропадай, зеленая весна.

Пропадай, веселая, цветистая,Безрассудной страсти полоса.О тебе, любовь, я пел неистовоЗа персидские твои глаза.

Ничего не видел, кроме Персии,Целый год я был невольник твой;А теперь опять заплачу песнямиНад своей суровой стороной…

Догорай же, песня лебединая.Я проснулся от хмельного сна.У меня всего одна любимая,Но и та теперь мне не нужна.

1926

УХОДИМ В ПЛАВАНИЕ[3]

А. С. Новикову-Прибою

От толчеи и гула гавани,От постоянства тихой сушиВчера мы оторвались в плаванье,Чтоб-океан всем сердцем слушать.

Дружить с ветрами, с неизвестностью,Любить покой живой лазуриИ, отличаясь полной трезвостью,Одолевать в Бискайском бури.

И снова плыть по глади зыблемой,Встречать и штормы и туманы.Мы все — сыны эпохи вздыбленнойИ по призванью капитаны.

1926

«За бортовым кипеньем шторма…»

За бортовым кипеньем штормаМне не забыть ночной парад —Вокзал в огнях и у платформыШеренгой поезд на парах,

Ее встревоженную нежность,Тугое упоенье рук,Приказ звонков и марш железныйВ вагоне скорого на юг.

Она — на юг, в сады магнолий,А я — в бессонницу морей,Чтобы развеять чувство болиИ потопить тоску о ней….

Какое торжество разлива,Какой невиданный простор!Мятутся волны и ретивоСо мной вступают в разговор.

Как бы заламывая руки,Пружинясь грудью на меня,Они отчаянье разлукиНапрасно силятся унять.

Напрасно бьются и качают,Вскипают буйно под винтом —Им не унять моей печалиО днях рассыпанных, о том

Параде ночи освещенной,О марше поезда, о ней…Она — на юг, в сады магнолий,А я — в бессонницу морей.

1926

В СЕВЕРНОМ МОРЕ

Я не знаю, не знаю наверное,Почему я охвачен тревогой.Разошлось, разгулялось Северное,Так и хлещет волною широкой.

И грохочет пальбою пушечной,Вспоминая недавние были:Как на бой, при огнях потушенных,По ночам крейсера выходили;

Как под вымпелами БританииОт германских подводных лодокБроненосцы, смертельно раненные,Всеми трюмами пили воду.

И, во тьме надрываясь зовами,Под неистовый вопль матросов,Вдруг проваливались, багровые,Прямо вглубь накрененным носом…

Не по жертвам ли войн нескончаемых,Человечеству в укоризну,Сокрушается море в отчаяньеИ справляет суровую тризну?

1926