Е. Ковалевская - Реквием

Многие надевают повязку на нос и рот, но это мало помогает. Когда работа кончается, мы выходим из амбаров седые от пыли. Работать на овсе, грече или пшенице гораздо легче. Счастливчикам попадает мак. Говорят, от него хорошо спят. Не пробовала. Может быть, правда. Но видишь ли тогда сны? Я не хочу спать без снов. Во сне я с тобой. Этого у меня никто не отнимет. Или время унесет у меня и эту единственную мою радость?

Когда я на людях, горе мое уходит глубоко, глубоко в меня. Я даже иногда смеюсь и шучу. Мне даже кажется, что я ничего не чувствую. Только когда я одна, я думаю о тебе. Но я не могу плакать. Я не хочу вспоминать о том, что мне написали о тебе. Я все представляю себе, как мы встретимся. Это бывает по-разному, но всегда так ясно и ярко, с полным ощущением реальности…

Если б ты спросил меня, как это произошло, что предчувствия моего сердца стали моей жизнью, моим убеждением, я не могла бы ответить. Просто для того, чтобы жить, работать, растить дочку, я должна верить, что ты жив, и я верю. Но все-таки он ведь существовал, этот день, ставший такой страшной гранью моей жизни? Да. Я знаю. Я сейчас расскажу тебе, как это было.

Утром я, как всегда, торопилась на работу, когда кто-то окликнул меня. Оборачиваюсь — почтальонша. Передает мне несколько писем. Одно из них от тебя. Я даже не сразу стала его читать, потому что оно было очень старое, очевидно где-то завалявшееся. У меня были уже письма более поздние. Но тогда мне не показался странным этот факт. Кроме письма был еще небольшой бланк, какие прикладываются к переводам и посылкам. Хорошо помню, что он был на розовой бумаге и химическими чернилами незнакомым почерком на нем было написано мое имя и обратный адрес вашей части. И опять я не подумала ничего худого. После работы я зашла с этим извещением на почту. У меня не было с собой никакого документа, так что получить я все равно ничего не могла бы, но я попросила сотрудницу только разрешить мне посмотреть на бланк перевода, чтобы выяснить, что это и от кого, так как почерк мне незнаком. Взглянув на перевод, пожилая худая женщина с гладко зачесанными волосами сказала мне: "Вам возвращается посылка". И, на мое удивление: "Мне? Но я никакой посылки не посылала!" протянула мне самой посмотреть бланк. В письменном сообщении — ничего. Верчу бланк в руках и вдруг вижу над строчками моего адреса надпись: "С вещами погибшего". Невольно я вскрикнула: "Что это? Что это за надпись?!"

Не помню, что говорила мне сотрудница почты. Я просила выдать мне посылку, так как рабочий день кончался, принести паспорт я не успела бы, а ждать до завтра не было сил. "Покажите мне любой документ, удостоверяющий вашу личность, и я выдам". Документа у меня не было. Я уже чувствовала, что несчастье совсем близко, но все еще сопротивлялась ему. "Может быть, это ошибка. Я только посмотрю, что там, в этой посылке. Я не могу ждать до завтра".

Вид мой, должно быть, говорил больше моих слов. Я облокотилась на барьер, отделяющий публику от служебного помещения. Голова и все тело стали вдруг бесконечно тяжелыми. Чувствовала, что кровь отхлынула куда-то от сердца. Я вспомнила, что со мной были хлебные карточки. По ним мне выдали посылку.

Вот он, небольшой сверток, зашитый в холщовый мешок. Кто-то помогает распороть шов. Какая-то незнакомая мне синяя бумазея. Нет, это что-то чужое. Ошибка, должно быть. Ведь я только несколько часов назад читала твое письмо. Ты писал, что все благополучно. Но в бумазею что-то завернуто. Это твой портфель. Боже мой! Дочкины и мои фотографии, твои часы! Это твои вещи, это ты — «погибший», как написано на бланке перевода. Нет, это неправда, этого не может быть! Тут еще какая-то записка. Скорее посмотреть, что в ней. "Опись вещей, принадлежащих (твое имя)… Просьба сообщить об их получении командиру роты". Вот и всё. Но ведь не сказано, что это вещи убитого. Ведь этого вовсе не сказано. Почему же никто ни слова не написал?

Кажется, я тихонько себя вела, но, может быть, я не понимала ничего, так как около меня собралась толпа, кто-то что-то говорил, кто-то принес воду. Помню только, что я прижалась лицом к твоим вещам, выпотрошенным из серого мешка, и повторяла "Милый мой!" Дочкина фотография пошла по рукам. И я ясно помню, как кто-то сказал: "Какая душечка!" И я даже почувствовала гордость за нее и в то же время новую боль — доченька моя, сиротка! Зачем я здесь среди всех чужих. Скорее домой. К моей девочке. Затолкала кое-как вещи обратно в мешок. Помню, сверху оказались часы. "Осторожней с часами, еще потеряете", заботливо сказала какая-то женщина. Я покорно засунула часы поглубже. (…)

Вот и дом. Они ничего не знают. Бедный отец. Но его еще нет дома. У калитки остановилась на минутку. Какое-то странное было чувство. Вот сейчас, пока я не переступила порог, горе еще не вошло в дом, оно еще здесь, на улице, во мне. Дверь мне открыла дочка. "Оля, Олечка, папы нет. Папы нашего нет. Девочка моя, ты теперь сиротка". А сама не верила своим страшным словам. Обнимала ее, дочку твою, целовала ее залитое слезами личико, слушала ее громкий детский плач, но было у меня такое ощущение, что я где-то в стороне, откуда-то издалека все это вижу и слышу. Будто я раздвоилась. Должно быть, у меня текли слезы, только я их не чувствовала. "Мама, не надо, не плачь". кричала Оля. (…)

Я даже стала спокойна. Подробно рассказала домашним, как получила посылку. Показала вещи. И все твердила: "Нет, я не верю, этого не может быть, это какая-то ошибка". А через час пришла та же самая почтальонша, которая остановила меня утром. Олечка выбежала к ней и возвратилась с новой пачкой писем. Я сразу увидела среди них серый казенный конверт, Это было то, чего еще не хватало в подтверждение посылки. "Вот оно, вот оно", — твердила я и сама слышала, как стучали мои зубы. Разорвала кое-как конверт. Маленькая отпечатанная бумажка. "Ваш муж, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив мужеcтво и героизм, был убит…"

Не сразу поняла, что тот звериный крик, который стоял у меня в ушах, — мой собственный крик, что это я кричу. Почему-то вспомнила в тот момент, что вот таким же голосом я кричала, когда рожала дочку. Теперь, как и тогда, у меня было ощущение, что разрываются все мои внутренности. Хотела остановить себя, но не могла. Я металась по комнатам, стучала кулаками в двери и стены. Но мне кажется, все это было несколько минут. Потом вдруг я как-то сразу смогла взять себя в руки. Успокоилась. Замолчала. И больше не было у меня ни слез, ни крика. Чувствовала в мозгах своих какое-то тупое недоумение. И только с ужасом смотрела на твои вещи, присланные мне, да на принесенные одновременно с извещением мои письма с наклеенными билетиками с лаконичной надписью: "Возвращается за невозможностью доставить. Адресат выбыл". И на каждом билетике стояла все та же роковая дата.