Георгий Литвин - Выход из мёртвого пространства

Теперь - о второй причине. Ее сформулировать трудней, а очень хочется быть правильно понятым. Поэтому начну издалека. Иногда нам дают понять, а то чуть ли не в глаза говорят: и чего вам, пенсионерам, надо, получайте вы ежемесячно свою пенсию, в кино ходите, телевизор смотрите, жизнью наслаждайтесь, не учите нас жить. Не скрою, есть среди нас, ветеранов, и такие, которые обожают только поучать, считая свои порой весьма сомнительные сентенции чуть ли не истиной в последней инстанции. Наверное, этим и объясняется, что молодежь так раздраженно реагирует. Проще всего, конечно, обидеться: мол, и черт с, ними, поживете с мое, понабиваете себе шишек, тогда пожалеете... Не могу, не хочу обижаться, не имею права! Обязан я достучаться в их сердца, хотя и понимаю, что звучит эти фраза уж больно пышно. Да не в словах, в конце концов, дело. Ведь я же, как и они, постоянно думаю: о внуках своих, как им жить придется и придется ли, о государстве нашем думаю, о том, как революцию защищали и что потом было...

Наверное, кто-то удивится, что человек, сбивший четыре самолета да и на земле пулеметным огнем многих лишивший жизни, заявляет, положа руку на сердце: считал всегда и сейчас считаю, что самое страшное на земле - это война, самое страшное, что может совершить человек, - это убивать себе подобных. Нельзя допустить такого. Вот это и есть вторая причина, по которой я взялся за эти воспоминания. Может быть, я не все очень внятно объяснил, но - уж как умею.

Много думал, как построить эти мемуары? Как свое жизнеописание, этакую гладкую повесть с цитатами из Большой Советской Энциклопедии, по примеру многих уже вышедших? Нет, решил, это не дело - плодить макулатуру. Уж пусть все будет, как напишется, как вспомнится, как получится. Правда гладенькой не бывает. Я же взялся писать именно так - по правде. Поэтому, надеюсь, простит меня читатель, если где-то повторюсь, а где-то что-то пропущу, ведь и память может подвести.

Признаюсь, что прежде чем взяться за рукопись, много готовился. Перезванивался, переписывался с однополчанами, уточнял факты, фамилии, не раз и не два перепроверял самого себя. Советовался со многими. Советы выслушивал внимательно, но далеко не всем следовал.

Например, советовали мне не цитировать вовсе, а если уж цитировать, то поменьше воспоминания немцев, которые против нас воевали. Да не вообще немцев, а вполне конкретных, над которыми я летал, на которых мы пикировали. Мол, пусть наши генералы в своих мемуарах на немецкие источники ссылаются, а тебе это не по чину. Не согласен категорически. Иногда по нашей военной истории получается, что немцы против нас не воевали, а так - перли стеной. Только мы разрабатывали военные операции, устраивали всякие хитрости, ловушки. А немцы просто однородная масса, чувства, мысли которых и не нужны никому. Я - военный переводчик, многое читал, и мне было интересно, что думали и делали в тот момент немцы, которых я только из самолета видел, с высоты, так сказать. Надеюсь, и читателю будет интересно. А насчет того, что слишком много на себя беру, так во время войны еще больше брал: ответственность за судьбу Родины. Не люблю я такими выражениями бросаться, но - в данном случае - слов своих обратно не возьму ни за что.

Приморье. Без нас фашистов не разобьют!

Родился я в пригородном поселке Ледное на Харьковщине. Отец был кузнецом, а мать занималась домашними делами. Многие в нашем поселке работали в Харькове, но имели и свое хозяйство, держали разную живность. По утрам в поселке можно было услышать и мычание, и блеяние, и петушиный крик.

Эх, эти детские воспоминания - куда от них денешься! До сих пор помню запах смолы, выступавшей под жарким солнцем на бревнах, из которых был сложен дом, наш дворик, казавшийся тогда таким большим...

До десятого класса я и не представлял толком, куда пойду учиться, то есть в том, что учиться надо, уверенность была, но вопрос - где? Однажды школьный товарищ сказал, что завтра он собирается в Харьковский авиационный институт, где будет день открытых дверей, и спросил, не составлю ли я ему компанию. Вот так, как говорится, за компанию, и попал я в этот институт. Понравилось мне там все: и само здание, построенное в первой пятилетке, и лаборатории, и мастерские, и даже то, что требования для поступающих были очень высокими, особенно по математике. Может быть, сыграло роль обычное юношеское тщеславие, желание прыгнуть повыше других, а может, и нормальное человеческое стремление быть в деле, которое нравится, одним из первых. Да это и не суть важно. В общем, экзамены я выдержал и стал студентом моторостроительного факультета.

1 сентября первокурсники, как и все студенты, приступили к занятиям. В этот же день началась вторая мировая война. Та самая война, в которой участвовало 80 процентов населения земного шара, а погибло 55 миллионов человек...

Конечно же, я тогда и понятия не имел, что началась эта чудовищная мясорубка, ведь гораздо позже историки условятся считать этот день началом второй мировой. Я же узнал, да и то вечером, о нападении фашистской Германии на Польшу.

Понимаю, что должен сейчас сказать откровенно о тогдашних своих мыслях и чувствах, не только в этот день, разумеется, но вообще в то время, которое сейчас называют "предвоенным периодом". Трудный это разговор. Очень трудный. И не только потому, что боюсь приврать, невольно скорректировав мысли семнадцатилетнего мальчишки своими сегодняшними мыслями человека, много повидавшего и передумавшего. Этого я постараюсь избежать. А если даже не смогу, читатель сам все заметит. У него появилась возможность, особенно в наше, перестроечное время, прочитать. и узнать многое. Я как-то слышал такой разговор. Спрашивает один мужчина, уже в летах, другого: "Ну, как живешь?" Тот, которого спрашивают, помоложе, отвечает: "Как живу? Я не живу, я читаю". Точно, по-моему, сказал. Так что дело не в этом. В другом.

Тогдашние чувства и мысли мои очень противоречивы. И причина не в моих каких-то личных особенностях, не в характере, не в воспитании. Время было противоречивое. Да что там - противоречивое! Состояло оно сплошь из противоречий, которые рвали его в клочья, кровавые клочья - добавлю еще. Есть противоречия, о которых в учебнике диамата все стройно и убедительно изложено, а есть "противоречия", которые пухли и умирали от страшного голода тридцать третьего года. "Противоречия" эти - люди. Строившие советскую власть и при этом проклинавшие ее шепотом. С тоской и пронзительной любовью говорившие о Ленине, вспоминавшие его и нэп как рай земной. Все было.

Но - с другой стороны - "И от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!". И это тоже не вызывало у меня никаких сомнений. Как ей не быть всех сильней, если на оборону работал практически каждый, туже затягивал пояс, отдавал последнее ради главного - у нас должно быть больше пушек, самолетов, винтовок, чем у фашистов. В том, что с фашистами будет война, не сомневался практически никто. И даже после заключения пакта о ненападении с фашистами, как мне кажется, все были согласны (ну, наверное, за каким-то исключением), что таким образом добиваемся отсрочки, оттяжки, чтобы накопить побольше сил. И были уверены, что это правильно.