Этти Хиллесум - Я никогда и нигде не умру

Яап был врачом, о нем мало что известно. Несмотря на то, что дедушка Этти был главным раввином трех северных провинций, она не получила никакого или всего лишь незначительное воспитание в иудейской вере. Насколько все же сильна была ее связь с еврейским народом и насколько сильно было в ней осознание Бога, показали последующие годы.

В 1932 году Этти оставляет учебу в школе своего отца, с легкостью сдает в Амстердаме экзамен по юридическому праву и наряду с этим посвящает себя изучению славянских языков. Когда она принимается за изучение психологии, уже полным ходом идет Вторая мировая война и ее жизнь постепенно приобретает те измерения, которые открываются нам в ее дневнике.

Пятнадцатого июля 1942 года Этти Хиллесум получает место в отделе культуры при Еврейском совете(«юденрате»). Четырнадцать дней она пешком ходит на Амстел, 93 и обратно и называет это место «адом».

Когда в начале августа приходит повестка, Этти, не колеблясь, отправляется в Вестерборк, где хочет пережить судьбу, «массовую судьбу» евреев, которая видится ей неотвратимой. Она понимает, что для простых евреев нет никакой возможности спастись, и из солидарности решает разделить их участь. Она верит в то, что ее жизнь может быть оправдана только тем, что она не оставит людей в смертельной опасности и использует свой талант, дабы принести им облегчение.

Пережившие лагерь люди подтверждали, что Этти действительно до самого конца была «излучающей свет личностью». По особому разрешению она еще несколько раз возвращалась из Вестерборка в Амстердам.

7 сентября 1943 года Этти вместе со всей семьей была отправлена в Освенцим. Вероятно, речь идет о штрафной депортации, так как ее брат Миша, при посредничестве Виллема Менгелберга получив статус «еврея от культуры», мог избежать депортации, но он не захотел воспользоваться своим положением, поскольку оно не освобождало от этой участи всю семью. Из сообщений Красного Креста известно, что Этти Хиллесум погибла 30 ноября 1943 года в Освенциме. Погибли также ее родители и братья.

Ян Герт Гарландт

Дневник

Воскресенье, 9 марта 1941 года. Ну, давай! Как же это мучительно, как непреодолимо трудно на невинном листе разлинованной бумаги оставить на произвол судьбы свое стыдливое нутро. И хотя мои мысли и чувства временами так ясны, так глубоки, — записать их пока никак не удается. Думаю, причиной всему — стыд и сильная внутренняя скованность. Я все еще не осмеливаюсь дать мыслям свободно вылиться наружу. Но если я хочу с удовлетворением прожить свою жизнь — это должно произойти. Как и в любовных отношениях, последний, освобождающий крик всегда робко остается внутри. В эротике я достаточно утончена, и поэтому любовь со мной может казаться совершенной. Однако это всего лишь игра, скрывающая суть. Внутри меня всегда что-то остается запертым. Да и в остальном тоже так. Интеллектуально я достаточно одарена, чтобы все ощутить, все облечь в понятную форму, во многих жизненных ситуациях я произвожу превосходное впечатление. При этом глубоко во мне спрятан сжатый ком, что-то крепко держит меня, так что, вопреки всем своим ясным мыслям, временами я кажусь себе всего лишь маленьким боязливым существом.

Удержать бы момент этого утра, хотя он уже почти ускользнул от меня. В одно мгновение, благодаря четкому строю мыслей, я победила S.

Его прозрачные, чистые глаза, чувственный рот, по-бычьи массивная, но с легкими пружинными движениями стать… Пятидесятичетырехлетний мужчина, у которого еще полным ходом идет борьба между материей и духом. И, кажется, я сломлена тяжестью этой борьбы, подавлена этой личностью, не могу от нее освободиться; мои собственные, по моим ощущениям приблизительно того же порядка проблемы остаются в стороне. Конечно, речь о чем-то другом, о чем-то, что не поддается точному описанию. Наверное, моя искренность еще недостаточно безжалостна, и к тому же словами пока не удается добраться до сути вещей.

Первое впечатление после нескольких минут: лицо не чувственное, не голландское; и все же чем-то близкий мне тип, напоминает Абрашу[1], но тем не менее не вполне приятный.

Второе впечатление: умные, невероятно умные, древние серые глаза, на некоторое время отвлекающие внимание от тяжелого рта, но не совсем. Сильное впечатление от его работы: распознание моих самых глубоких внутренних конфликтов посредством чтения по моему второму лицу — рукам. Еще одно, какое-то очень неприятное впечатление, когда я по невнимательности подумала, что он говорит о моих родителях: «Нет, это все вы, вы одарены философским мышлением, интуицией»[2], и еще добавил всякие пышности. Это было сказано так, словно маленькому ребенку суют в руку печенье. Ты, что ли, не рад? «Да, вы владеете всеми этими прекрасными качествами, разве это не радует вас?» В этот миг я почувствовала отвращение, было это как-то унизительно или, может, просто было задето мое эстетическое чувство. Во всяком случае, в тот момент он показался мне каким-то приторным. Но потом на мне снова покоились завораживающие, лучистые, глядящие из серой глубины человеческие глаза. Глаза, которые мне хотелось целовать. Раз уж я об этом: был еще один момент в то же утро понедельника (теперь уже пару недель назад), когда он был мне неприятен. Его ученица, г-жа Хольм, несколько лет назад пришла к нему с головы до ног покрытая экземой. Стала его пациенткой. Полностью выздоровела. Поклоняется ему. Какого рода поклонение, пока не разобралась. В определенный момент, когда мое честолюбие, сводящееся к желанию самой решать свои проблемы, выступило на передний план, г-жа Хольм многозначительно сказала: «Человек на свете живет не один». Это прозвучало и доброжелательно, и убедительно. А потом она рассказала мне о своей экземе, которой было покрыто не только все тело, но и лицо. Тут S. повернулся к ней, сделал какой-то очень неприятно задевший меня жест, который в точности мне не передать, и сказал: «И какой цвет лица у нее сейчас, а?» Это прозвучало так, словно он на рынке расхваливал свою корову. Не знаю почему, но в тот момент он показался мне отвратительным, немного циничным, и опять же было это не совсем так.

И потом, в конце сеанса: «А теперь давайте подумаем, как мы можем помочь этому человеку». А может, он сказал: «Этот человек нуждается в помощи».

К тому времени он уже покорил меня своим талантом, и я действительно испытывала острую необходимость в помощи.

Потом были его лекции. Я шла туда, чтобы посмотреть на этого человека с некоторого расстояния и, прежде чем передать ему свою душу и тело, оценить его издали. Хорошее впечатление. Высокий уровень.