Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин
– Ты меня опять напугал, – сказала мама, утирая слезы, – обещай больше не лезть куда ни попадя.
– Обещаю, – сказал я и соскочил с лавки. – А где Димуля с Алисой?
– Положили их. Пошли, наша очередь.
В кабинете детского психотерапевта было скучно. Из интересного – только молоток, которым он трижды ударил меня по коленке, и я, чтоб его не обидеть, два раза дернул ногой. Врач сказал, что его зовут Анатолий Иванович, можно просто дядя Толя, и протянул мне конфету.
– Диатез, – сказал я.
– Правда? – спросил маму Анатолий Иванович.
– Сочиняет, – вздохнула мама, – поэтому к вам и пришли.
– И часто он так? – Врач стал записывать что-то в тетрадь.
– Постоянно. Правды я от него никогда не слышала. И в кого только такой…
– Дядя Наум говорит, что в Горбачева.
Анатолий Иванович сначала поднял глаза на меня, затем взглянул на маму, чему-то усмехнулся и продолжил писать. Закончив свои записи, он закрыл тетрадь и, покрутив ручку, спросил:
– Ложиться вместе с сыном будете?
Мама вздрогнула.
– Иначе никак, – внушительно сказал Анатолий Иванович, – надо, пока не поздно, его в реальность вернуть. Он верит в то, что сочиняет. Это опасно. Дядя Наум – это кто?
– Сосед. Алкаш. Но спокойный. – Мама произнесла эти слова с какими-то нотками надежды, как будто то, что сосед алкаш, но спокойный, могло решить мою судьбу в этой больнице. – Сын к нему часто в гости ходит, когда мы с мужем на работе. Точно ложиться надо?
– Ты зачем к клетке полез? – обратился ко мне Анатолий Иванович. – Еще чуть-чуть, и разорвали бы тебя на кусочки. Туда буйных на прогулку выводят. Ты с Алисой в песочнице играл?
– Нет, – удивился я тому, откуда этот лысый, как колено, врач знает про песочницу.
– Вот отсюда все видно, – показал на окно Анатолий Иванович, – да и она говорила: мальчик в матросском костюме красивый и пальцы красивые у него. Что скажешь?
Самое противное, когда припирают к стенке с двух сторон. В окно меня видел. Алиса сказала. Но правда еще противней, когда она к тому же и не твоя.
– Не играл, – отвернулся я от Анатолия Ивановича, – она играла.
– А-а-а. Философ, значит. Ну-ну. Дело не в этом. Ты бабушку с ней видел? Не отвечай. Знаю. Не видел. Так вот. Старуха та, с ногтями вырванными, Алисой изъедена. И на ногах такая же история. Это Алиса во вкус входит. Тренируется, так сказать. А после полностью сожрет. Разделает или живьем загрызет – этого пока сказать не могу. Но то, что сожрет, – факт!
– Да что ж вы ребенку такое! – всплеснула руками мама. – Вы что?
Анатолий Иванович строго посмотрел на нее, потом снова на меня:
– У тебя два выхода. Или перестаешь врать, или с такими, как Алиса, лежать будешь. Димуля тоже рядом с тобой окажется. Только мочится он не под себя, а на других. Весело?
Мама, вытаращив глаза, безмолвно смотрела на врача.
– Ну что скажешь? – спросил Анатолий Иванович, выдержав паузу. – Выбирать тебе.
Я посмотрел на маму. Она стала цвета мела, который я кушал по утрам в садике, тыря его с доски.
– Ложусь тогда, – сказал я и сжал кулаки.
– Врет? – спросил врач маму.
– Врет, – еле выговорила она. – Значит, можем идти?
– Вот это ему давайте по вечерам. – Анатолий Иванович протянул маме бумажку. – Ничего серьезного. Травяные отвары.
На выходе мама чуть задержалась и, обернувшись, спросила:
– Дядю Наума изолировать?
– Зачем? – удивился врач. – Пусть ходит. Ко мне через месяц. Посмотрим, что получится… Давай, читать учись, – подмигнул мне Анатолий Иванович и обтер свою лысую голову носовым платком.
Дома перед сном мама протянула мне какую-то горькую жидкость, пахнущую травами. На поверхности отвара плавали мелкие оранжевые лепестки.
– Как называется? – поинтересовался я.
Мама прочитала название на лекарственной коробке.
– Календула или ноготки.
– Так ноготки или календула?
– Тебе что больше нравится? – Мама погладила меня по голове. – То и выбирай.
Я посмотрел на свои пальцы.
– Ноготки, наверное.
– Не врешь? Помнишь, что дядя доктор сказал?
– Не вру, – ответил я и, пожелав маме спокойной ночи, укрылся одеялом.
Ночью за стеной орал дядя Наум, призывая Горбачева называть вещи своими именами.
Глава 2
Уроки татарского
Своего деда я называю Бабай. По-татарски значит «дедушка». А бабушку называю Абика, что в переводе означает «бабушка». Больше слов на татарском я не знаю и вот сижу учу их с Бабаем на кухне, пока Абика печет пирог – балиш.
– Исенмесез, – говорит он мне, покачиваясь в кресле-качалке, – как будет?
– Привет, – отвечаю я.
– Какой тебе «привет»! Совсем ты двоечник, что ли? «Здравствуйте» будет.
– Ну, здравствуйте!
– Ати?
Я поднимаю глаза к потолку и делаю вид, что вспоминаю. На самом деле я не помню, как переводится «ати», но зато помню, во сколько в кинотеатре «Октябрь» начинается сеанс фильма «Короткое замыкание», который я уже посмотрел пять раз и могу увидеть в шестой, если правильно отвечу на все вопросы Бабая.
– Так как будет ати? – спрашивает он.
– Папа, – наугад отвечаю я и попадаю в точку.
– Молодец, балам[1]! – радуется Бабай и что-то говорит по-татарски Абике, затем поворачивается ко мне и протягивает лист бумаги с ручкой. – Теперь сочинение на тему «Родной город».
Бабай забыл, что я не умею писать и читать, могу только говорить, и об этом ему напоминает Абика:
– Ана алты ел. Не умеет еще.
– Тогда я буду писать, а ты начитывай. – Бабай заносит ручку над листом и приготавливается записывать.
– Город наш небольшой… – в поисках образов для сочинения я выглядываю в окно, выходящее на реку, – стоит на красивой реке Ишим. По Ишиму плавают люди и лодки с парусами. Мы купаемся в реке каждый день, когда тепло, хотя и не умеем плавать…
– Не спеши! – Бабай протирает платком очки. – С чем лодки были?
– С парусами, – говорю я и продолжаю «начитывать»: – Вечерами мы с папой катаемся на катамаранах или рыбачим. Однажды мы с ним прыгали с моста, который он называет «Висячка».
– Маскара[2]! – повернулась к нам Абика. – Ты слышишь, что он говорит?
– Катамараны и рыбачат… – Бабай не успевает записывать за мной. – Дальше что?
– Дальше мы делали плот и спускались по Ишиму с дачи до поселка Кирова и пели песню. – Я встал из-за стола и громко пропел, подражая эстрадному певцу Кобзону: – «А ты не плачь и не горюй, моя дорогая, а если в море утону – знать, судьба такая!»
– Астагфирулла[3]! – воскликнула Абика.
Бабай окончательно отстал
