Иван Дроздов - Разведенные мосты

— И тут же обратился с вопросом:

— А эта профессорша… она вам кто?

— Подруга моей покойной жены.

— Почему покойной?

— А потому что моя жена умерла. Недавно. Перед Новым годом.

— А-а… Тогда понятно.

Я не стал уточнять, что ему понятно, а прикидывал, как это я буду спать на морозе при открытом балконе. Одним маленьким утешением служила моя шуба: на мне была американская шуба на меху со множеством молний и карманов. Я купил её в Румынии в нашем посольском магазине. Подумал: поверх одеяла накроюсь шубой и шапку меховую снимать не стану.

Георгий мне не понравился, особенно это его: «А-а… Тогда понятно». В этих словах послышался намёк, казавшийся мне кощунственным. Но вот он открыл балкон, а я забрался подо все мои одежды, и воздух, валивший из скованного морозом леса в нашу комнату, казался мне не таким уж и холодным. И я бы, пожалуй, скоро заснул, но Георгий, похоже, не думал оставлять меня в покое.

— Ольгу Леопольдовну я знаю. Пожилая женщина, ей бы на пенсию, а она ползает по болотам, ищет то, чего никто не терял. Если их осушить, то и там, конечно, можно кое-что найти, но лазить по болотам! Б-р-р… Там полно змей, тучи комаров… Не понимаю этих болотоведов. Есть у нас такая кафедра — кто-то по глупости её открыл, а я бы закрыл. Но позвольте: вам-то зачем она нужна?

— Кто, кафедра?

— Не кафедра, а она, Ольга. Вы мужик не старый, наверное, свежий пенсионер. Вам нужна женщина молодая. Вот если я вдруг овдовею, — а со мной это скоро может случиться: у меня жена больная, — я тогда женюсь на молодой, совсем молодой. Ну, скажем, на какой-нибудь аспиранточке. Есть у меня такие. Я ведь тоже доктор наук и преподаю в университете.

Мне его разговор не нравился, цинизм какой-то! Я сказал:

— Мне как-то неловко поддерживать разговор на эту тему. А и вам строить планы о женитьбе при живой жене… Она ведь может жить ещё долго. Жизнь и смерть во власти Бога. Он один знает, кому и когда начинать жизнь, а кому и когда её оканчивать.

— Ну, Богом вы меня не стращайте. Я ни в Бога, ни в чёрта не верю. Бывал я и на краю света, летал и на сверхзвуковых самолётах — Бога нигде не видел, и следов его обитания не заметил. А что до темы нашего разговора: живой должен и думать о живом. Женитьба — дело серьёзное, тут промахнуться нельзя. Вот у меня в отделе есть женщина — её хоть на конкурс красавиц отправляй. И лет ей всего лишь тридцать два. Вот эта для вас подошла бы. Хотите, я в роли свата выступлю?

— Да зачем же я такой женщине нужен? Мне-то уж за шестьдесят перевалило.

— И что? Какой же это возраст! Я вам завтра покажу одного лыжника; ему тоже за шестьдесят, а он у нас в университете на соревнованиях все рекорды бьёт. Шестьдесят — это в самый раз. Мужик в этом возрасте и ума набрался, и во всяких делах опытный. По мне так шестьдесят для мужика — расцвет! А для женщины — тридцать. Если, скажем, сорок — это много, если двадцать — мало, а тридцать — в самый раз. У меня в лаборатории есть такая. Тридцать два года. Прелесть дамочка! А у вас, наверное, и квартира в Москве, и дача есть. Я по шубе вашей вижу: карьеру сделал. Да об этом и по Ольге судить можно: она с кем зря дружбу водить не станет. Прирождённая аристократка! Внучка царского генерал-лейтенанта Перова. У неё квартира в центре Москвы пятикомнатная — от того деда генерала осталась. И живёт она в ней одна. Да только вам она не подходит: старая и в болота по уши залезла. У неё от этих болот крыша поехала.

Я возражал:

— Вы, может быть, плохо знаете Ольгу Леопольдовну; она женщина совсем ещё молодая, и, верно, есть у неё мужчина такой же молодой, как она. Одним словом, я бы на вашем месте оставил её в покое. Расскажите лучше о своих геологических находках. Их, наверное, у вас много.

— О находках говорить не люблю: сглазить можно. Давайте спать.

Он повернулся к стене, и мы скоро уснули.

Ночью я, к своему удивлению, не замёрз, а сосед мне сообщил:

— В комнате четыре градуса. Нормально.

Закрыл балкон, и в комнате как-то сразу стало теплее. Я не чихал, не кашлял, и нос мой не заложило. Обрадовался и пошёл в ванную умываться. А здесь и совсем было тепло.

Так начинался мой отдых.

До завтрака оставался ещё час, а в комнату с шумом и смехом вошла Ольга Леопольдовна. Принесла лыжи, лыжные ботинки и даже спортивный костюм. Объявила:

— Будем кататься каждый день!

После завтрака пошли на лыжах. Ольга сказала:

— Вон лесок. Обойдём его и вернёмся. Это немного, километров пятнадцать.

Ольга была с подругой, а мы с Георгием. Он показал мне на стайку ребят и на лыжника в белой вязаной шапочке. Тот стоял впереди и, подавая знак ребятам, крикнул:

— Ну, пошли. Не отставать!

Ольга мне сказала:

— Мы тоже пойдём с ними, а вы — можете не торопиться. Идите в своё удовольствие.

Георгий ничего не сказал, а ловко развернулся и покатил по своей дорожке в сторону от леса. Скоро я остался один и был доволен, что могу идти «в своё удовольствие». Ребята с первых же минут ушли вперед и пунктирной цепочкой поспешали за своим вожаком. А вожак набирал скорость и заметно от них отрывался. Широко и размашисто скользил он на своих пластиковых лыжах. Белая шапочка, точно футбольный мяч, летела на фоне тёмных елей. Я вспомнил, как говорил мне Георгий о шестидесятилетнем лыжнике. Потом я узнал, что это действительно был он, профессор Иван Кузьмич Трофимов, заведовавший кафедрой в университете. Недавно он оформил пенсию, но, как и раньше, много читал лекций, продолжал руководить кафедрой. И на общественных началах тренировал лыжный студенческий отряд.

Я никуда не торопился, шёл медленно и любовался человеком, который, казалось, победил возраст и демонстрировал ребятам свою удалую силу. Мне было радостно сознавать, что профессор находится примерно в моём возрасте и не только не сдаётся, но и продолжает лидировать на лыжне. Это был момент, когда я словно бы очнулся и, как прежде, ощутил в себе жажду жизни и бодрость духа.

Вечером отдыхающие гуляли. Ольга Леопольдовна заходила за мной, но я сказал:

— У меня есть дело. Я поработаю.

Однако передумал и пошёл за ней, а она, как я потом убедился, всегда находилась в центре какого-нибудь кружка, и голос её забивал все другие голоса. И на этот раз она о чём-то рассказывала, и я приблизился к ним, но затем стал отставать и следовал за ними на некотором расстоянии. Так же особняком шла и её подруга Регина, эффектно одетая дама, живая и подвижная, но здесь ни к кому не проявлявшая интереса. В дорогой норковой шубке, в кокетливой меховой шапочке она вначале, как бабочка, перелетала от одного кружка к другому, но нигде не задерживалась и в задумчивости шла одна, а то подходила ко мне. Я тоже никого не знал из университетских и потому держался в сторонке. Олина подруга, подойдя ко мне, коротко и остроумно комментировала разговоры учёных. Чаще всего доставалось её подруге: