Во мраке, переходившем в серебро - Kaтя Коробко
Лора втыкает Фредди в уши, давая таким образом понять, что разговор окончен. Вася мостится спать на заднем сиденье, «он устал». За три дня умудрился перейти в режим ночного бдения, и день стал ночью. Завтра в школу — будет бой. Но пока зачем нарываться на военные действия? Отстала от обоих, у меня тоже есть варианты, что слушать.
Доехали домой молча.
Она бежит по длинному коридору, похожему на часть аэропорта. Опаздывает. Натыкается на людей, которых надо обходить. Бежит по синим стрелками на полу и указателям сверху. Нервный пот начинает неприятно увлажнять шею. Тяжелая сумка тянет плечо вниз. Указатели морочат, и цель оказывается снова далека. Внутри появляется щемящее чувство, что всё пропало и придумать план Б невозможно.
Я просыпаюсь, как по щелчку. На часах красными циферками 4:35.
Тревожный сон — от тревожной жизни, такие сны случаются регулярно.
Сегодня 23 января, и я знаю, что мне вставать через час и везти маму в больницу на операцию. И знаю, что уже не засну.
Мозг услужливо подсовывает причины моего тревожного сна: кажущаяся бесконечной череда визитов к докторам для мамы и детей. Где-то возила сама, где-то договаривалась со знакомыми, а детей — всегда сама, их ни на кого не перекинешь. Раздражают эти бессмысленные попытки найти причины стольких неполадок и то, что всё это в одни руки, мои.
Обоих детей посадили на антидепрессанты, они наблюдаются у одного психиатра — доктора Тамини, которая единственная на всю округу. У них тревожность и депрессивные тенденции зашкаливают. Год назад сделала нейропсихологические тесты для детей, и от них хочется плакать. У Васи показатели депрессивности и суицидальности приближаются к 100 %, у Лоры — самоедство и неуверенность в себе. Теперь оба пьют «Прозак», который, оказывается, самый безвредный из современных препаратов, так как самый старый. Но чтобы понять, работает ли, надо принимать недель шесть и постепенно увеличивать дозу. Ох… И маме его тоже надо бы — от вредного характера. А может, и мне? Нет, кто-то в семье должен оставаться здоровым, хоть номинально.
Вася и я побывали на баррикадах борьбы со школьной администрацией. Необычным детям и их родителям тяжело. Большую часть жизни своих детей я пытаюсь выяснить, что же с ними такое, и найти способ им помочь.
Система очень жестка ко всем, и даже диагнозы вроде аутизма требуют постоянного вовлечения родителей и знания системы, на которую надо отвечать ответным давлением и очень грамотно. Оказывается, система образования неразрывно связана с юридической в плане «исправления» неугодных детей с помощью колоний для малолетних, особенно если эти дети — буйные мальчики, как Вася. О лечении и помощи не идет речь, так как специалистов нет и не предвидится. Доктор Тамини объясняла, как это работает, но я не слушала, так как эта дичь вводит меня в ступор. И даже психиатр считает, что безумные мальчики, сбившись в стаю и под надзором властей, имеют шанс поменяться, а психиатр нужен для того, чтобы маме компостировать мозги. Как будто речь идет о собаках, а не о детях. Каток этой системы может очень легко раздавить и покалечить.
Около года назад в школе был скандал — Вася нарисовал человечка из палочек с пистолетом. Администрация это восприняла как угрожающее поведение и три дня не допускала Васю в школу. После собеседования с психологом решили, что он неопасный, но бумажная машина заработала. Организовали собрание в школе, на которое пришла угрожающая тетя-офицер из суда для несовершеннолетних и, как красный командир, строила всех на этом собрании — меня, учителей и замдиректора школы. Выдали мне брошюру о том, что можно самой идти в суд и сдать своего ребенка под опеку государства. Школа тоже может такое сделать, если сочтет нужным. А нужность определяется количеством жалоб на ребенка, у которого на свои десять лет уже собралась толстая папка из этих жалоб.
Я опять же ничего не поняла, так как мой мозг отказывался верить в подобное. Но еще через шесть месяцев, при продолжающихся порицаниях, таки осознала, что они отправят эту кляузу в суд. Начала искать выход. Существуют волонтерские организации злополучных родителей особенных детей, которые вынуждены бороться с системой за своих детей. Вот через этих не очень громких родителей я наконец-то нашла профессионального защитника. Поиск занял месяцы. Эта дама, Карен, в прошлом медсестра и мать пятерых детей, некоторые из которых приемные, очень подкована в законодательстве и может разбираться со школой как заправский адвокат.
С начала учебного года в сентябре мы с ней сходили на три встречи с администрацией, и Васе дали статус официального индивидуального образовательного плана (IEP). Он работает щитом для ребенка и обязывает школу тратить на него ресурсы, а не шпынять и отправлять в детские колонии. По счастливой случайности, мой бывший муж не влез в это дело и не смог помешать. Я на тот момент упивалась триумфом над этими рожами с рыбьими глазами.
И Вася действительно стал учиться и вести себя лучше. Но все же с ним не расслабишься. Он чувствительный, гиперактивный, буйный, не признающий авторитетов, сильный, громкий и ужасный.
Насчитала в своем ежедневнике двадцать четыре визита к врачам до сегодняшнего дня с 3 января. Как такое может быть? И когда я успеваю работать? У меня уже должен быть нервный срыв, но на него попросту нет времени. Сложно свести всю эту суету воедино в моей переполненной голове. Почему везде я? Как я так попала и где взять помощь?
Под такие «веселые» мысли встаю отвозить маму, которая тоже нервничает. Мы едем в темноте, погруженные каждая в свои мысли. Ей страшно под нож, меня заботит, как всё успеть. Прощаемся легко. Я смогу поговорить с ней вечером, когда отойдет от наркоза.
Потом еду домой поднимать детей, далее на работу.
Выдыхаю, и день продолжается. Врачи вечером мне расскажут, что же там было на операции.
Глава 2
Мне приходится часто ездить за рулем, особенно сейчас. Надо везти маму на юг в больницу к врачам — это около получаса — и на север, к себе на работу, где-то так же. Машина — мой кабинет и самое спокойное место, где я капсулируюсь и нахожусь безопасности, хотя водить машину я не люблю и предпочла бы ходить пешком.
Сейчас, оставшись наедине с собой, я расслабляюсь, и мысли уносят меня к недавним событиям.
Мне часто кажется, что наша маленькая деревня была
