Александра Соколова - Встречи и знакомства
Это событие, произошедшее в 1851 г., совпало с выпуском Александры Денисьевой из институтских стен. Возможно, оно повлияло на дальнейшую судьбу ее, ибо училась она прекрасно, имела блестящие разносторонние способности, была хороша собой и вполне могла закончить институт с шифром – знаком отличия, открывавшим путь во фрейлины, то есть в круг близких ко двору лиц. Однако этого не произошло, и она стала жить в Москве у другой своей тетки по отцу, Александры Дмитриевны. Спустя 14 лет, в январе 1865 г., у нее родился внебрачный («незаконнорожденный», как тогда говорили) сын Влас, будущий знаменитый журналист. Эти 14 лет составляют самый непроясненный период в биографии Соколовой. Мемуарный цикл «Встречи и знакомства» позволяет установить, что в это время она посещала литературные салоны в домах драматурга Н. В. Сушкова и цензора Д. С. Ржевского в Москве, встречалась там с известными писателями, учеными, музыкантами, артистами, наезжала в Петербург, где для нее были открыты двери салона известного мецената графа Г. А. Кушелева-Безбородко. Накопленные за это время впечатления позже легли в основу ее воспоминаний.
Вместе с тем о личной жизни Соколовой в тот же период нет никаких конкретных сведений. В. А. Гиляровский глухо упоминает о ее петербургском романе с каким-то «очень крупным лицом», породившем возникший позже псевдоним Синее Домино[7]. Несомненно, что для самолюбивой смолянки, желавшей непременно преодолеть границу, которая отделяла ее от мира знатных и богатых, это было время надежд и попыток устроить свою судьбу через соответствующий брак. Но что-то здесь не складывалось. Виной могли быть и ее нелегкий характер, и повышенная требовательность, и, возможно, другие обстоятельства. Отзвук настроений, владевших в ту пору Александрой Соколовой, вместе с очевидными автобиографическими мотивами мы находим в монологе героини ее романа «Золотая пыль» Лели Крамской: «А приехала я сюда (в Петербург. – С.Б.) с твердым намерением блеснуть и разбогатеть и непременно достигну своей цели ‹…›. Мы были бедны, и нужда и грошевые расчеты с детства надоели и опротивели мне и поселили в моей душе жажду денег и широкой, богатой жизни. Отец кое-как устроил меня в московский Екатерининский институт (учебное заведение, похожее на Смольный. – С.Б.) и умер в тот же год от простуды, не дождавшись моего выпуска (У. Д. Денисьев умер в 1847 г., а Соколова закончила Смольный спустя четыре года. – С.Б.). Мать дожила до этого счастливого, по ее мнению, дня и умерла в тот же год от простуды (есть возможность предположительно датировать смерть матери Соколовой 1851 г. – С.Б.), недовольная мною, моими требованиями, капризами и тем, что я не могла уложиться в ту тесную рамку, в которую вдвинула меня судьба.
А могла ли я это сделать, когда институт, этот рассадник науки, не смог и не сумел насадить в душе моей ничего, кроме жажды роскоши и блеска?»
Последние слова самым непосредственным образом перекликаются с наблюдениями Соколовой во время пребывания в Смольном институте, где, несмотря на внешнее равенство положения воспитанниц, была ощутимой разница между принадлежавшими к знатным и богатым семьям и бедными пансионерками. Дальнейшие признания героини «Звездной пыли» позволяют в определенной степени судить о том, как складывались отношения Соколовой с взявшей ее к себе после окончания института московской теткой, как она вышла на дорогу самостоятельной жизни, как, наконец, протекали последующие четырнадцать лет ее жизни: «После смерти матери я попала к дальней родственнице, которая под фирмою благодеяния бедной сироте хотела сделать из меня няньку своих детей. Я наговорила ей дерзостей и переехала от нее в первую попавшуюся гостиницу.
Мне тогда только что минуло восемнадцать лет (Соколовой исполнилось 18 лет в 1851 г. – С.Б.), и в кармане у меня было три рубля с копейками. Немного, как вы видите, но я не унывала. Я смело пошла по новой дороге, не теряла времени в бесполезных охах и вздохах и спустя месяц после переселения моего от моей мнимой благодетельницы занимала уже шикарное отделение в гостинице “Дрезден” и каталась на приличном экипаже.
Так прошел год. Я брала деньги не стесняясь, разоряла своих поклонников без милосердия; двоих довела до отчаяния, одного до самоубийства, вынесла несколько неприятных объяснений с администрацией и, порешив, что в Москве мне тесно, размаха настоящего нет, поставила себе задачей попробовать счастья в Петербурге.
Сюда я приехала с грудой роскошных туалетов и запасом такой ненависти и презрения к людям, что мне за них страшно. За себя я не боюсь ничего: я изо всякой борьбы выйду победительницей»[8].
Как видим, нарисован портрет авантюрной молодой особы, самоуверенной, жаждущей добиться успеха во что бы то ни стало. Это черты Соколовой не только в юности, но и, как будет показано далее, в более зрелом возрасте. Очевидно, что за почти полтора десятка лет после выхода из стен Смольного основная надежда Соколовой – а ею, в соответствии с ее характером и настроениями, могло быть прежде всего стремление возвысить и материально обеспечить свое положение через соответствующий брак – не осуществилась. В 1865 г., когда у нее родился «незаконный» Влас, ей уже было 32 года.
Кто же был отцом ребенка? Об этом человеке сохранились очень скудные сведения. Сын московского метранпажа, Сергей Соколов происходил из простонародной, «низкой» среды по сравнению с дворянкой из старинного рода и воспитанницей Смольного института Александрой Денисьевой, и потому их брак был несомненным мезальянсом. Впрочем, до официального заключения брака дело дошло только некоторое время спустя после того, как полугодовалый Влас был буквально брошен матерью на произвол судьбы в одном из московских домов. Почему Соколова решилась на этот жестокий поступок – биографы ее и Дорошевича гадают до сих пор. Предположение дочери «короля фельетонистов» Натальи Власьевны Дорошевич (1905 – 1955) о том, что ее бабка попала в какую-то «политическую историю» и вынуждена была бежать, преследуемая полицией[9], ничем не подтверждается.
Более правдоподобно выглядит следующая версия. Не сумев завоевать место в аристократических кругах, Соколова в начале 1860-х гг. сближается с нигилистической средой, часть которой составляли оригинальные, образованные и вместе с тем опустившиеся личности. Занимавшийся мелкой литературной работой Сергей Соколов, по воспоминаниям Гиляровского, был «одним из представителей того мирка, которому впоследствии присвоили наименование “богема”»[10]. С горечью описывает Соколова в одном из своих очерков московский притон «Склад», где собирался кружок этих неординарных и сильно подверженных алкоголю людей. Но есть и несомненное восхищение «разнообразными талантами» «интеллигентных пропойц», цитировавших в своих спорах Гегеля и Канта, Шекспира и Байрона. Она оговаривает, что вынуждена была посещать это злачное место, поскольку ее «близкий родственник» был одним из его постоянных посетителей[11]. Этим «родственником» был Сергей Соколов, вероятно увлекший ее своей оригинальностью, и вызволяла она его из «Склада» уже как своего мужа. Возможно, «богемный человек» Соколов был против рождения ребенка, а потом настаивал, чтобы она оставила его. Но только ли «богемность» Соколова была тут причиной? Ведь ничто не помешало их законному браку и, соответственно, венчанию вскоре после того, как маленький Влас был брошен. В браке у них родились двое «законных» детей – сын Трофим и дочь Мария.
Косвенные свидетельства позволяют предположить, что Соколов не был уверен в том, что Влас его сын, что неудивительно при множестве романов, которые были у его подруги. Одним из них мог быть роман с А. А. Казначеевым, сыном двоюродного брата отца Александры сенатора А. И. Казначеева. На то, что отношения с ним носили особый характер, Соколова намекнула на суде в 1870 г., где ее обвиняли в выдаче фальшивого векселя на имя полковника Казначеева. Тогда суд присяжных оправдал ее не только по причине «тяжелых обстоятельств», но и приняв во внимание отношения, «существовавшие между нею и г. Казначеевым, объяснить которые она считает невозможным»[12]. Объяснить, то есть публично говорить об этих отношениях, она могла отказаться только по причине их интимности. И если действительно у нее с Казначеевым был роман, то понятны ревность знавшего о нем Сергея Соколова, его неуверенность в том, что он является отцом Власа, и желание, чтобы она бросила младенца. Не следует упускать из виду и тот факт, что Казначеев был крестным отцом Дорошевича. И все же ревность Соколова, если верить свидетельству знавшего его Гиляровского, что он «был живой портрет Дорошевича», скорее всего, была беспочвенна.
