Александра Соколова - Встречи и знакомства
В конце 1880-х гг. Соколова покинула Москву и переехала в Петербург, что, скорее всего, было вызвано укреплением контактов с петербургским издательством А. А. Каспари, регулярно выпускавшим ее романы. Она постоянно печаталась в принадлежавших этому издателю журнале «Родина» и в других периодических изданиях. Ей уже немало лет, но работоспособность и плодовитость поразительны. Литератор С. С. Окрейц вспоминал, что «всегда дивился энергии этой женщины. Чего она только не написала в своей жизни: с десяток романов, сотни статей и заметок и очень любопытные мемуары, напечатанные потом в “Историческом вестнике”»[24].
Воспоминаниям в «Историческом вестнике» предшествовал другой мемуарный цикл Соколовой, «Из воспоминаний смолянки», опубликованный в четырех номерах журнала «Вестник всемирной истории» в 1901 г. Таким образом, начало ХХ в. – это время, когда Соколова начинает вспоминать. Причем не только в двух названных циклах, но и в отдельных очерках мемуарного характера.
Соколова, естественно, начинает с поры своего детства и юности, протекших в стенах Смольного института. Воспоминания выпускниц институтов благородных девиц к началу ХХ в. уже составляли небольшую библиотеку, которая продолжала пополняться. Содержавшиеся в них описания и оценки институтской жизни, образования и воспитания в этих учебных заведениях были разнообразны и достаточно полярны – от появившихся в 1834 г. и наполненных «чувством беспредельной благодарности»[25] мемуаров Е. Аладьиной до вышедших в 1911 г. воспоминаний критически настроенной Е. Н. Водовозовой. «Воспоминания конца XIX – начала XX в., – пишет исследователь мемуарной прозы институток, – отразили неоднозначность и противоречивость отношения к институтскому воспитанию»[26]. Оценивая в этом плане «Записки смолянки» Соколовой, следует сказать о немалой доле содержащегося в них критицизма. Она характеризует институтскую жизнь как «сухую, форменную, по-солдатски аккуратную», не раз говорит о грубости и бездушии классных дам, указывает на «нелогичность, какою отличалось все в нашем воспитании», при котором основное внимание уделялось «умению сделать достаточно низкий и почтительный реверанс», а учеба отходила «на второй план». Но вместе с тем отмечается, что «профессора были прекрасные, преподавание было дельное и умелое», хотя «научиться чему-нибудь можно было только при настойчивом желании и при настоятельной жажде знания…». Рассказывая о существовавшей в институте «несообразности чинопочитания» и внешне завуалированных, но ощутимых перегородках сословности среди воспитанниц (составлявших основу вражды Николаевской и Александровской половин института), Соколова, хотя и пытается уйти от окончательного вывода о том, «что лучше и что хуже» в связи с прививавшимся в институте сознанием сословного достоинства, вместе с тем не без гордости говорит о «чувстве дворянского достоинства», которое тщательно поддерживалось самой системой воспитания. Это отзвук той ее позиции, когда она еще писала в «Русском мире» Черняева и выступала «за укрепление социальной и политической роли дворянства»[27].
Благоговение перед патронировавшей Смольный институт императорской четой, Николаем I – суровым, но гуманным и благородным самодержцем, и его супругой Александрой Федоровной – воплощенной добротой и человечностью, пронизывает как «Записки смолянки», так и отдельные мемуарные очерки.
Хотя Соколова и подчеркивает – «передаю факт, отнюдь его не комментируя», удержаться на этой позиции с ее темпераментом затруднительно. Она решительно восстает против сложившегося в обществе образа индифферентной к любым общественным проявлениям, наивной, предпочитающей только «обожания» институтки. Дело петрашевцев (1848) не проходит бесследно для воспитанниц Смольного, они вслушиваются в разговоры старших, всматриваются в газетные листы. В одном из очерков, написанных годы спустя после «Записок смолянки», возражая против «той легендарной наивности, какою, по раз навсегда укоренившейся привычке, стараются снабдить институток старых времен», она пишет о сочувствии, какое вызывали петрашевцы в институтской среде, естественно, считавшей участие в «этом роковом деле» «плодом только одного увлечения, а отнюдь не строго обдуманной злой воли…».
Счастливые воспоминания детства не заслонили проблем социального неравенства институток, резкого обозначения «жизненных ступеней», со всей очевидностью проявившегося при выпуске, когда «одних раззолоченные лакеи облачали в соболя» и усаживали в дорогие экипажи, а другим подавали «простенькое, на вате, пальто» и обшарпанную извозчичью пролетку. Приход пешком из Черниговской губернии за своей закончившей Смольный дочерью слепого дворянина-однодворца на фоне гордого отъезда в роскошной карете четверней выпускницы Александровской («мещанской») половины института, «дочери известного своими миллионами фабриканта», бравшей «теперь верх над аристократками-николаевками», – эта картина из записок Соколовой воспринимается как экспозиция некоторых ее будущих романов.
Спустя десять лет после публикации «Записок смолянки» второй мемуарный цикл Соколовой «Встречи и знакомства» начинает печатать журнал «Исторический вестник». Собственно, отдельные очерки Соколовой появляются в «Историческом вестнике» с 1910 г. Непосредственно «Встречи и знакомства» с перерывами, перемежаясь с внецикловыми очерками, печатаются там же с января 1911 г. и до марта 1914 г., то есть до смерти писательницы.
Работа над новым мемуарным циклом началась, вероятно, на рубеже 1908 – 1909 гг. Уже в марте 1909 г. она пишет А. И. Сумбатову-Южину: «“Записки” мои подвигаются и будут наверное интересны и как воспоминания старого литератора, и как записки старого театрала, и как общие записки старой женщины, некогда принадлежавшей к “большому свету”»[28].
Из-под пера Соколовой вышли мемуары, в которых имеются и немногочисленные штрихи ее биографии, и оценки личностей и событий. Она называет «самовластным временщиком» генерал-губернатора Москвы графа Закревского, дает восторженную характеристику человеческим качествам М. Н. Каткова («бесконечно добрый, щедрый и деликатный», «понимал и чужую нужду и чужое горе и чутко стоял на страже чужого самолюбия»), резко отзывается о своем критике, журналисте А. П. Лукине («скромные умственные способности», желание купаться в «лучах чужого ума и таланта»), бросает уничижительную реплику о драматурге Н. В. Сушкове, как «авторе отвратительных пьес», говорит о П. И. Чайковском как о «натуре холодной», «одном из тех эгоистов, которым ни до чужой души, ни до чужой судьбы не было никакого дела». Этот список может быть продолжен.
Более того, свое «право судить» Соколова в письме к С. Н. Шубинскому невольно отождествляет с позицией мемуариста, для которого важна только правда и который передает ее независимо от того, «насколько эта правда лестна или нелестна потомкам героев того или иного события». Хотя и правду можно видеть по-разному. Это объяснение с редактором журнала было вызвано жалобой семьи Энгельгардтов на бесцеремонность вторжения Соколовой в их «горькую семейную хронику» (история о том, как живой человек по приказу царя был объявлен покойником). Соколова решительно возражает обидевшимся на нее потомкам Энгельгардтов: «Быть может, надо было только заглавные буквы имен и фамилий ставить, но тогда это будет не история!! Под фирмой X. Y. Z. – что хочешь рассказывай! Скрывать фамилий я не могу, я не сочиняю, а передаю давно прошедшее! Три четверти века прошло с тех пор, и о царях на этом расстоянии лет уже говорят правду! ‹…› История с горем частных лиц не считается, она считается только с правдой». Нельзя не согласиться с биографом Соколовой Н. А. Прозоровой в том, что «некоторый элемент неразборчивости в средствах для достижения популярности, безусловно, чувствуется в позиции писательницы и не убеждает в ее правоте»[29]. Но подобная позиция целиком соответствует ее напористому характеру. Кстати, буквенные обозначения некоторых фамилий, против чего она так яро возражает, в ее воспоминаниях тем не менее имеются.
Нередко память подводила старую писательницу, на что, помимо прочего, указывали и читатели в своих откликах на ее воспоминания (см. комментарии в настоящем издании).
Период, охватываемый воспоминаниями, весьма большой – от середины XIX в. до первого десятилетия ХХ. Память ведет мемуаристку прихотливыми путями. Она не раз возвращается к особенно запомнившимся эпизодам из времен своего пребывания в Смольном институте и порой пересказывает то, о чем уже рассказала в «Записках смолянки». Вспомнив по ходу повествования какое-либо лицо и связанную с ним любопытную историю, она переключается на эту фигуру (рассказы о тамбовском губернаторе Булгакове, о семействе Энгельгардтов, о богаче и публицисте В. А. Кокореве), а затем пытается вернуться к основному руслу записок, что, впрочем, ей не всегда удается. Соколову совершенно не смущает это обстоятельство. Она ведь обещала «отдельные эпизоды», а не строго выстроенные мемуары. Время от времени она поправляет себя: «Я отвлеклась немного в сторону, отдавшись старым воспоминаниям моей молодости, и теперь вновь возвращаюсь к началу моей литературной карьеры». И вновь следует уже знакомый акцент: говорить она хочет «не о себе, а о тех всем хорошо известных и памятных лицах, с которыми меня сталкивала судьба на первых порах моей литературной деятельности». В ее зарисовках личностей известного славянофила С. А. Юрьева, Аполлона Майкова, А. Ф. Писемского, М. Н. Каткова активно присутствует она сама, достаточно амбициозная молодая беллетристка, отстаивающая право на собственную позицию в первых своих произведениях.
