Лев Хургес - Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

Весь преступный мир, содержавшийся в системе БАМлага, боялся его как огня. Очень требовательный и даже жестокий к бандитам-рецидивистам, дядя Вася весьма справедливо и даже доброжелательно относился к фраерам и к оступившимся людям, случайно попавшим в лагерь, а таких было подавляющее большинство. Он всегда заступался за них перед начальством, если такие люди попадали в подведомственный ему ШИЗО за невыполнение норм на тяжелых физических работах. Особо истощенных он, под свою личную ответственность, иногда брал на выходной день к себе домой копать огород. Никакого огорода они не копали, вместо этого сердобольная супруга дяди Васи кормила их от пуза, а сам дядя Вася иногда и стопочку спирта подносил.

Зато, если блатные его проигрывали (если при игре в карты кто-либо из бандюг настолько проигрывался, что не мог рассчитаться, то его либо убивали самого, либо заставляли для отыгрыша убить кого-либо из особо ненавистного лагерного начальства, это называлось «проиграть начальничка», причем дядя Вася в таких случаях всегда бывал одним из первых кандидатов), то один из фраеров предупреждал его: мол, завтра утром на разводе какой-нибудь Ванька-Чума будет его, дядю Васю, рубить топором.

На другой день дядя Вася спокойно стоит на разводе и, когда подходит к воротам «пятерка» с Ванькой-Чумой, который должен его рубить, дядя Вася мгновенно страшным ударом кулака или ноги валит его на землю, вытаскивает из его бушлата топор и, еще несколько раз наподдав Чуме, велит нести его в ШИЗО, дойти сам тот уже не может. Правда, уголовных дел на таких деятелей дядя Вася не заводил, а, подержав в ШИЗО суток десять, переводил в другой лагерь, чтобы за неуплату проигрыша их не убили свои же дружки. Но подобные экземпляры встречались не часто, ведь в большинстве случаев в охране работали потерявшие человеческий облик палачи.

В лагере имелся неплохой клуб для зэков. Большой, теплый, прилично оформленный зал мест на 500–600, в котором регулярно давали киносеансы, хорошо оборудованная сцена с кулисами, занавесом и даже с уборными для артистов, и на сцене очень неплохой рояль «Блютнер». Как-то случайно, днем и в нерабочее время, я попал на сцену клуба, и при виде рояля у меня аж слюнки потекли. Как раз в это время там находилась наша начальница КВЧ (культурно-воспитательная часть при лагере, в обязанности которой вменялось культурно воспитывать зэков, в том числе и таких как я), Ласточкина, почему-то всегда, даже в самую жаркую погоду, носившая платья с глухим, до самого подбородка, воротом. Злые языки поговаривали, что Ласточкина, сама из бывших зэков-бытовиков, в прошлом осужденная за воровство и проституцию, имела под самой шеей татуировку «Хоть стой, хоть падай», и поэтому не может, в своем теперешнем положении, носить даже самое маленькое декольте.

Я попросил разрешения поиграть на рояле. Если не считать «Волховстроя», то я до этого более шести лет не притрагивался к клавишам. Тем не менее Ласточкина предложила мне участвовать в лагерной самодеятельности в качестве концертмейстера-аккомпаниатора. На ЦЭС я работал всего по восемь часов в сутки, и свободного времени у меня было достаточно, так что я с радостью согласился. С тех пор я все свое свободное время проводил в клубе за роялем. И это были самые счастливые моменты за все мое пребывание в заключении, потому что, заигрываясь на рояле, я полностью терял чувство реальности и как бы переносился в иной мир, где не было всей этой пакости.

Пальцы мои начали понемногу разминаться, но октаву правой рукой сверху я уже брать не мог. Зато я неплохо приспособился вместо октав играть секстами и терциями, что моих «меценатов» вполне устраивало. Кроме меня, все остальные артисты были бытовиками. Был один парнишка – Гена, из мелких воришек, с неплохим баритоном, было несколько женщин, из бывших воровок-проституток, словом, «изысканное» общество.

Меня, как самого «старого» (тридцать три года, а на вид и все сорок – Колыма) и интеллигентного, они уважали и пытались при мне воздерживаться от выражений. Я же старался держаться с ними строго официально и не отвечать на заигрывания представительниц прекрасного пола: во-первых, я еще полностью не отошел от Колымы и больше думал о лишней миске баланды, чем о женщинах, а во-вторых, все эти «фемины» были, по крайней мере в прошлом, венерическими больными, и ко всем моим бедам мне не хватало только какого-нибудь сифилиса. Во всяком случае, сидя за роялем, я играл не только для артистов и ценителей музыки, но и для себя. Я отдыхал душой и телом и легче переносил свою проклятую судьбу.

Запомнилась мне одна молодая женщина-артистка, довольно симпатичная, бывшая проститутка Олечка Синельникова. Голос – высокое сопрано – серебряный колокольчик, чистый, звонкий, ни дать ни взять Нежданова в молодости. Школы никакой, но это еще полбеды, ведь для нашего репертуара особой школы и не требовалось, но самое скверное – полное отсутствие какого-либо музыкального слуха. Когда поет, то, как тетерев на току, слышит только себя. Ни рояля, ни хора – ничего для нее не существует. В процессе исполнения может запросто хватить на полтона или даже на тон выше или ниже, благо диапазон голоса у нее был достаточно велик. Мучился я с ней больше месяца, чтобы она смогла выступить на концерте хотя бы с двумя-тремя номерами. Ставить ее как полагается, впереди рояля, было нельзя: дав «петуха», она уже не обращала внимания ни на какие мои сигналы, так как их не видела. Тут я сообразил поставить ее рядом с собою, строго приказав во время исполнения смотреть не в зал, а только на меня. Дело пошло лучше. В случае чего я давал ей сигнал рукой выше или ниже и она на это реагировала, во всяком случае два или три концерта у нас прошли благополучно, и Олечка имела у публики определенный успех.

Затем нашей самодеятельности подфартило: появился в Свободлаге уже упоминавшийся мною мой приятель по Колыме – Коля Солнцев. Коля к этому времени успел освободиться, гульнуть на воле, и за какие-то прегрешения получить новый срок и с ним попасть к нам в Свободный. Он меня сразу же узнал и очень обрадовался, что нашел «земляка» по Колыме. Я тут же сообщил Ласточкиной, какое сокровище у нас оказалось, и Солнцева сразу зачислили в основной состав нашей самодеятельности.

Существовали так называемый основной штат самодеятельности и добровольцы. Основные занимались только артистической деятельностью. Разъезжали с концертами по другим лагерям, давали концерты в городе. Большинство из них были расконвоированы, то есть имели право в дневное время выходить за зону лагеря, и поэтому в основной состав брали только бытовиков. Добровольцы, к которым в виде исключения причислили и меня, от основной работы в лагере не освобождались, а участвовали в самодеятельности в свое свободное время, и поэтому иногда, как в моем случае, их брали и с более тяжелыми статьями.