Лев Хургес - Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

Через год после моего прибытия Артем заболел. Положили его в больницу, сделали операцию, но он, не приходя в сознание, умер под ножом хирурга. После его смерти Горбунов и Пинчук долго шарили по всевозможным местам в поисках заначки с артемовскими деньгами, но найти ничего не смогли.

Еще один сосед – Коля-механик, молодой симпатичной паренек, очень веселый и обходительный. Несмотря на наличие у него бытовой статьи, работник он был хороший, безотказный и добросовестный. Родом, между просим, из Свободного. К нему иногда приходили родные и приносили харчи: ржаные лепешки и картошку. Это у нас считалось лакомством. Со мной и Мироненко он делился: только мы двое жили на па́йке, остальные «комбинировали» и в этом не нуждались.

В нашей комнате Коля был третьим женатиком. Ходила к нему молодая и очень симпатичная женщина – Аня Преснякова, тоже из портняжной мастерской. Даже лагерный быт и харчи не смогли согнать с ее щек румянец и испортить веселый и добродушный характер. Подрабатывала она и донорством, причем кровь сдавала довольно часто. И хотя она получала за это дополнительный паек, но мне кажется, что не это было для нее главным: просто эта простая и добрая девушка была счастлива знать, что ее кровь спасет кого-то, может быть, родного брата, а их у нее на фронте было трое.

Колю она, видимо, любила по-настоящему, но, в отличие от Симы и жены Артема, явно стеснялась своих посещений. Несмотря на это, она никогда не отказывала Коле ни в чем, хотя бы и в нашем присутствии (мы при этом отворачивались к стене и громко храпели).

Вскоре Колю как бытовика с не очень тяжелой статьей взяли на фронт, в штрафбат. Примерно через полгода вдруг появляется у нас на ЦЭС Коля, в полной военной форме и даже с медалью «За отвагу». Рассказал он нам историю получения отпуска и медали. Как-то целое отделение штрафников послали в разведку в тыл к немцам. Линию фронта перешли благополучно, а углубившись в лес километров на пять, обнаружили брошенный немецкий дот. Не ожидая, что дот обнаружат русские, немцы оставили в нем, кроме продовольствия и запаса шнапса, исправные пулеметы с боеприпасами. Ребята забрались туда, подкрепились фрицевскими харчами и, отдохнув там несколько часов, решили пробираться к своим. Но за это время немцы усилили охрану фронтовой линии, и, потеряв убитыми двух товарищей, ребята решили уйти обратно в лес. Зная, что в скором времени на этом участке фронта ожидается наступление наших войск, ребята решили дожидаться их в доте. И действительно, через несколько дней наши нажали, и немцам пришлось отступать именно через этот лес. Можно себе представить их удивление, когда по ним открыл ураганный огонь их заброшенный дот. Таким образом, немцы оказались между двух огней. В этом бою ребята уничтожили больше роты фашистов и обеспечили значительное и почти без потерь продвижение своей части. Но не меньше фашистов были удивлены и наши, обнаружив в заброшенном доте пропавшую разведку, которую считали либо покойниками, либо предателями.

В этой операции Коля получил легкое ранение в правую руку. За находчивость и успешные боевые действия командир отделения разведки получил орден Боевого Красного Знамени, а остальные, в том числе и Коля, медали «За отвагу».

Вообще говоря, по положению, со штрафников после первого выполнения боевого задания, или после ранения, только снималась судимость, и их переводили в обычную воинскую часть, так как считалось, что они кровью искупили свою вину. Но в данном случае их подвиг был настолько значителен и полезен, что командование нашло возможным не только ходатайствовать о снятии судимостей, но и наградить орденами и медалями СССР.

Коля как раненый, помимо снятия судимости, перевода в нормальную часть и медали «За отвагу», получил еще и десять дней отпуска после госпиталя. Приехав домой в Свободный, он первым делом навестил нас. Наш шеф Херувимский и здесь оказался на высоте: не знаю как, но он уговорил начальника лагеря Александра Сергеевича Пушкина (надо же, такое совпадение!) отпустить на ЦЭС вместе со сменой и Аню Преснякову. На это время Григорий Иванович уступил им свой кабинет.

Вскоре Коля уехал обратно на фронт, и что с ним стало дальше, мне неизвестно.

Кроме нас, техперсонала, работали на ЦЭС еще и линейные монтеры, и кочегары и другие. Из кочегаров запомнились мне двое: Антропов и Вася Таскаев. Антропова, из-за некоторого сходства фамилий, окрестили Риббентропом, а он, не имея понятия, кто это такой, всегда откликался на это прозвище.

У нас на ЦЭС была неплохая баня с душем, куда иногда приходил купаться сам начальник оперчекистского отдела нашего лагеря капитан Симонов. Как-то, придя на ЦЭС, он услышал: «Эй ты! Долбаный Риббентроп! Опять пар упустил!» Узнав в чем дело, капитан возмутился: «Как это можно так оскорблять человека? Прекратить немедленно. Хотя Антропов совершил преступление и отбывает срок наказания, но разве можно его даже сравнивать с таким выродком, как Риббентроп!» Интересно, что он говорил про Риббентропа в 1939–1940 годах?

Вася Таскаев был бывшим стрелком охраны нашего лагеря. Небольшого роста, коренастый, очень добродушный и работящий. Свои десять лет он получил за то, что во время конвоирования на лесоповале у него какой-то зэк-уголовник совершил побег. Вася кричал ему вслед и даже стрелял, но «не попал». Беглеца в тот же день поймали на железнодорожной станции, а Васе сунули десять лет лагерей. За доброту и отзывчивость мы все его очень любили, а за то, что он получил срок за нежелание убивать человека, Васю уважали даже уркачи.

Заслуживает внимания и гроза уркачей Дальнего Востока – дядя Вася – Белостоцкий. Воинское звание у него было невысокое – старшина, но в системе охраны лагерей он пользовался значительным авторитетом. Высокого роста, худощавый, жилистый, около сорока лет, дядя Вася обладал мгновенной реакцией и недюжинной силой. Хорошо владел как огнестрельным, так и холодным оружием, знал приемы разной борьбы и был грозой уголовников. Почти всю жизнь он прожил на Дальнем Востоке и служил на разных гулаговских островах. Через его руки проходили тысячи людей. Память на лица у него была феноменальная: любого более-менее заметного преступника дядя Вася запоминал на всю жизнь. Если где-либо на Дальнем Востоке ловили беглеца, не желавшего назвать свою истинную фамилию, то нередко, вместо того чтобы послать в Москву дактилоскопический запрос, что было связано с немалыми трудностями и потерей времени, беглеца доставляли пред светлые очи дяди Васи. В большинстве случаев опознание производилось мгновенно: только взглянув на доставленного, дядя Вася, почти не задумываясь, отвечал: «Как же, знаю, это Иванов, он же Петров… и т. д. Находился у меня в таком-то лагере в 19… году, срок имел такой-то». Отпираться было бесполезно, дядя Вася никогда не ошибался.