Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
И вёрстку, и договоры успел получить за день до отъезда. И очень хорошо. Я не торопясь хоть раз прочитаю вёрстку.
Жил в деревне, почти не приезжая домой. Жил вместе с Полей, чтобы хоть маленько высвободить Марью Семёновну, Поля — человек очень хороший, с ней не соскучишься, и вольная жизнь по нутру ей, только грязнуля страшенная и с дедом зубатилась так же бойко, как и дед когда-то, в незапамятной дали, зубатился с любимой бабушкой Катериной.
Я был более или менее покоен, прочитал почти все скопившиеся рукописи, все дрянные, кроме одной, и в сладость души пописал «затеси», а больше занимался огородом, землёй, и не нахожу занятия более приятного и полезного.
Лето у нас, начавшись с пожаров, так и бродит по горам и долам с громами, молниями, пужает людишек огнём небесным, опрокидывает ушаты воды, а когда и град запустит. Бурьян растёт ошалелый от счастья, я так до конца с ним и не справился, огородина тоже растёт, если не дать её заглушить. А на государственных-то, на социалистических полях заросло всё. Ни полоть, ни окучивать, ни копать, ни убирать некому, а кушать все требуют, аж за грудки берут.
Что-то совсем у нас всё разладилось. Время показало — а я это и заранее знал, хотя и не провидец, не надо тут быть провидцем — ни к какой свободе мы не готовы и употребим её себе во зло, как это не раз уже на Руси святой бывало. И выхода, откровенно говоря, я, живущий «среди народа и народов», — не зрю. Как бы нам в ящик не сыграть вместе с перестройкой иль в геенне огненной не сгореть. Ведь «большевик никогда не сдаётся», как мы дружно пели в детстве, и он, не признав своего поражения, может хлопнуть картой козырной и таким образом остаться на веки веков непобеждённым, не сдающимся и правым.
Пришла Марья Семёновна, пробует заняться сборами. Закругляюсь. Всем кланяюсь, всех обнимаю. Вёрстку, скорее всего, пошлю с дороги.
Будьте все хоть немного спокойны, и жизнь пусть к вам будет милосердна!
Целуем я и Марья Семёновна
22 октября 1991 г.
Красноярск
(семье Черношкуров)
Дорогие мои Черношкуры! Лидия, Лариса. Лёня и Павел!
Поклон Вам из далёкой, по-осеннему притихшей Сибири с уже нагими лесами, отлетевшими птицами, с грустью в природе и народе, толкущемся в очередях возле пустых прилавков.
Ещё летом, будучи в деревне, получил я от вас письмо. Лидия в письма такая же, как и в жизни, я слышу её голос, читая письмо, а «звук» в слоге, на немой бумаге даётся только людям искренним, душевно одарённым, А тут от Лидии ещё одна весточка и посылка! Можно было всё это и не посылать, но раз уж послали, то и спасибо! Особое спасибо от Поли — внучки — за шоколад. Я одну шоколадку отдал бабушке и Поле, а другую положил к себе в стол, но хитренькая наша Поля, прикончив бабушкину шоколадку, стала навещать мою комнату и спрашивать: «Деда, нет ли у тебя чего-нибудь сладенького?»
Что сделаешь, дети наши лишены и необходимых продуктов и вещей, о лакомствах и говорить не приходится.
Это я к тому, чтоб вы не особо торопились из пресыщенной Голландии, ещё надоедят и наши порядки, и наши распри, и наша беспросветная нужда. Но, впрочем, живут люди и работают — куда денешься? Лёню, наверное, возьмут в штат или пошлют куда собкором. Может, на ридну Украину? Хорошо бы, там вроде полегче, хотя хохлы и дурят, охваченные зудом самостийности, да и хохлацкая, самая крепкая дурь небесконечна. Жизнь, видимо, заставит все наши повреждённые большевизмом народы всё же жить объединенно, хотя бы в период становления экономической самостоятельности, иначе раздор, беда, новые гетманы типа Ивана Драча и велыкого Дмытро Павлычко поорут-поорут, покрасуются и с трибун сойдут, а народу жить, бедовать.
Летом, запертый непогодой в своей деревенской избе, я принялся работать и закончил свою самую заветную книгу «Последний поклон», написал две заключительные главы, которые будут печататься в «Новом мире». Потом поездил по Енисею, летал в тайгу, и если раньше я приезжал из тайги отдохнувший, бодрый духом, заряженный на работу, то нынче явился домой ещё Более подавленный и разбитый — оголодавшие, но больше сытые люди рвут ИЗ лесов всё, что можно съесть и продать.
О Господи! Куда мы идём и заворачиваем? Работать пока не принимался, рукопись романа ещё и не открывал. В ноябре полечу на «Римские встречи» в Москву, может, после поездки пойдёт работа. Когда я улетал от вас в Рим и когда вернулся, тут же сел работать — так ободрила и дух мой поддержала воистину дружеская встреча и отношения между людьми в Риме.
А дома-то у нас идёт грызня, доходящая уж до резни в Союзе писателей. Наверное и скорей всего, я не буду состоять ни в одном из ныне образовавшихся союзов, потому что и не союзы они, а обыкновенные шайки разбойников с паханами во главе.
Был я ещё в одной чудесной стране, в Шотландии, угодил туда во дни путча. На чужой стороне, пусть и дружественной, доброй и прекрасной, переживать такие события не приведи Господи. Ну, всего не написать.
Обнимаю вас всех. Желаю доброго возвращения домой и терпения большого, и здоровья, чтобы перенести переезд и войти в нашу жизнь, если это можно назвать человеческой жизнью.
Мария Семёновна, Витя малый и большой также кланяются вам, а Поля целует тётю Лиду за сладенькое. Всем вам всего самого доброго. Тепло Вас вспоминающий Виктор Петрович
19 ноября 1991 г.
(В редакцию газеты "Литературная правда")
Уважаемые товарищи из отдела писем «Ленинградской правды»!
Я как бывший газетчик знаю, что вы найдёте возможность «дать ход» этому моему письму. Горькому и недоуменному...
Осенью прошлого года, во второй половине сентября, будучи в Вологде (где я прежде жил), я одновременно направил семи адресатам в Ленинград четыре тома моего собрания сочинений. И ни одна, ни одна (!) книга не достигла адресата. Книги украли!
В Вологде, на 4-м почтовом отделении, откуда я отправлял книги, их украсть не могли, здесь меня очень хорошо знают. Если б воровали на почтовых отделениях Ленинграда, всё равно хотя бы одна книга да «прорвалась» к адресатам, ибо живут они в разных концах города, тем более что на одной бандероли стояла фамилия Мравинского Евгения Александровича, и уж его-то, великого человека, думаю я, ещё уважают и почитают в этом великом городе.
Книги украдены либо в поезде, в почтовом (!) вагоне, либо на почтовых (!) сортировках, украдены людьми беспардонно наглыми, ничего не читающими. Иначе они бы поняли, что воровать книги — дело не только преступное и безнравственное в высшей степени. На всех томах, на третьей странице, стоит мой автограф — значит, и это для современных почтовых пиратов уже не преграда!
