Александр Мещеряков - Император Мэйдзи и его Япония
В предсмертном стихотворении Ноги говорилось:
ГорюяО божестве божественном,Что покинулСей бренный мир,Отправляюсь за ним.
В приложенной записке Ноги пояснял, что в 1877 году, во время боев с армией Сайго Такамори, он потерял флаг своего полка. И уже тогда этот проступок так мучил его, что он хотел искупить его смертью, но ему это не удалось. Во время войны с Россией при осаде Порт-Артура погибли десятки тысяч «сыновей императора», за которыми не уследил Ноги. Но Мэйдзи не стал винить его и назначил директором привилегированной школы Гакусюин. Во время болезни Мэйдзи Ноги каждый день приходил к дворцу и возносил молитвы о выздоровлении, но император все-таки скончался. Его смерть наполнила генерала таким горем, что он решил последовать вслед за своим господином. После окончания войны с Россией Ноги уже просил разрешить ему самоубийство, но тогда император велел подождать того дня, когда он умрет сам. И вот этот день настал…
Поначалу оценки поступка Ноги Марэсукэ были разными – от самых восторженных до самых уничижительных. Като Хироюки посчитал самоубийство анахронизмом и спрашивал, почему генерал не мог перенести свои верноподданнические чувства на нового императора – Тайсё. Другие говорили, что он, занимая пост директора школы Гакусюин, эгоистично лишил малолетних детей Тайсё своего руководства. Из опасения дальнейшей потери кадров генералитет вообще попытался скрыть мотивы самоубийства Ноги, заявив, что тот страдал душевным заболеванием. Газеты писали, что он на днях должен был принять английского принца, и его самоубийство означает, что он не выполнил своего служебного долга. Они рассуждали в полном соответствии с установлениями сёгуната Токугава, который запретил дзюнси еще в 1603 году. Формулировка закона была жесткой: самоубийца, совершивший дзюнси, подох, как собака. Законы законами, но верные вассалы, последовавшие вслед за своим господином, все равно считались в приличном самурайском обществе настоящими героями.
Однако уже через пару дней тон газет резко изменился. Правительство имело достаточно возможностей для того, чтобы они одумались максимально быстро. И теперь они слились в согласном хоре: Ноги был признан образцом верности монарху. Другие мнения не приветствовались.
Правительство попыталось скрыть последнюю волю Ноги: он просил, чтобы его родственники стали носить другую фамилию. Но Токутоми Сохо посчитал, что сокрытие завещания является оскорблением памяти покойного, и его газете «Кокумин симбун» удалось опубликовать полный текст. Тем не менее фамилия Ноги была восстановлена в 1914 году.
Правительству удалось запретить публикацию полного текста медицинской экспертизы относительно причин смерти Ноги – чтобы избежать излишнего физиологизма, который мог подпортить картину «красивой» смерти. Реабилитация воинского кодекса чести бусидо продолжалась. Кодекса, который всегда уделял наибольшее внимание не самому сюзерену, а его преданному вассалу. Это и немудрено – подданные Великой Японской Империи должны были подражать вовсе не Мэйдзи, а его верноподданному. Наряду с Кусуноки Масасигэ и 47 самураями Ноги попал на страницы школьных учебников и стал любимым героем для подрастающего поколения воинов.
Мори Огай
Но общество все равно раскололось. Два замечательных писателя – Мори Огай (1862–1922) и Акутагава Рюносукэ (1892–1927) – заняли прямо противоположные позиции. Если Мори Огай восхищался Ноги и бусидо (повесть «Семья Абэ»), то Акутагава – издевался (рассказ «Генерал»). Однако раскол вышел неравным. Большая часть общества согласилась с Мори Огай. Это была трагическая ошибка. Как для самой Японии, так и для всего остального мира. Япония оказалась лишь одним из звеньев той цепи ошибок, которые преследовали человечество всю первую половину ХХ века. Несмотря на всю разницу национальных культур, ошибки оказались похожими. В их основе лежит убеждение: кто-то там, на самом верху, знает лучше тебя, что нужно делать. И поэтому его жизнь обладает большей ценностью, чем твоя собственная, которую следует принести в жертву.
Но жизнь продолжалась. Она продолжалась и без Мэйдзи, и без Ноги. 5 ноября, на сотый день после кончины Мэйдзи, император Тайсё посетил его могилу. Как и почти во все последующие поездки (за исключением посещений маневров), супруга сопровождала императора. Мэйдзи старался путешествовать отдельно от Харуко, в образе Тайсё «семейная» составляющая занимала гораздо более важное место. Но, заняв трон, он перестал быть принцем и теперь на него все равно стали распространяться многие табу прошлого. Теперь никто не слышал его голоса, теперь газеты не передавали сказанные им слова. Для репутации империи это, наверное, было и к лучшему.
Одна эпоха закончилась, начиналась другая. Тело Мэйдзи влекли к могиле медленные волы и носильщики погребального паланкина, а на улицах Токио в этом году уже появились первые таксомоторы. Герои прежней эпохи уходили один за другим. В следующем году скончался и последний сёгун – Токугава Ёсинобу. Перед смертью он успел получить орден Утреннего Солнца с цветами павлонии. Указ о награждении подписывал Тайсё, но Ёсинобу получил орден за то, что 46 лет назад он отказался от сопротивления новой власти и ушел в тень, освободив место под солнцем Мэйдзи. Так что можно считать, что своим орденом Ёсинобу был обязан именно ему. Это была дань истории – примирение между прошлым и настоящим вышло полным.
Эпилог
В 1915 году было начато строительство святилища Мэйдзи-дзингу. Его освятили через пять лет. Там поклонялись самому Мэйдзи и его супруге Харуко, скончавшейся в 1914 году. Ей присвоили посмертное имя Сёкэн и похоронили там же, где ее супруга – в Киото, на холме Фусими-Момояма. Но памятника Мэйдзи все равно не поставили – старые запреты продолжали действовать.
С окончанием строительства святилища в имени Мэйдзи еще сильнее зазвучали символические нотки. В стране снова стали праздновать его день рождения – 3 ноября. С 1933 года в местах, где ему довелось побывать, стали устанавливать памятные знаки. Память людей, которые были связаны с императором при жизни, также увековечили – в 1924 году открыли святилище, где поклонялись духу Ноги Марэсукэ. После своей смерти Мэйдзи в еще большей степени превратился в символ Японии. Японии старой, которая сумела превратиться в Японию новую. Японии новой, которая не захотела утратить связи с прошлым. И сегодня, пожалуй, никто из японских правителей не может сравниться с Мэйдзи в знаковом богатстве.
