Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

Надеюсь, скоро увидимся. Привет Катерине Ивановне.

Ваш Г. Козинцев».

Реплика «Кончается антракт, начинается контракт» из пьесы И. Ильфа, Е. Петрова и В. Катаева «Под куполом цирка».

21 июля сокращенный вариант сценария Шварцем был сдан студии. Сокращениям в основном подверглись те сцены, о которых писал Державин и повторил Гомелло. Без них сценарий действительно обошелся. Но мне жаль очень красивого сокращенного начала сценария. Ну, не вошел он в фильм, но публикуя сценарий в «Литературном альманахе» (1958, июль), Евгений Львович мог бы включить его в текст. Поэтому позволю себе привести его:

«В предрассветной мгле возникает дорога, уходящая в бесконечную даль. Ползут туманы, пролетают облака, вырастают высокие горы, а дорога все тянется и тянется, переваливает через вершины, пересекает долины, шагает через реки, проступает сквозь туманную поляну.

Появляется надпись: Дон Кихот Ламанческий.

И на перевале далекой горы показываются две фигуры. Одна длинная, на высоком коне, другая широкая, коренастая, на маленьком ослике. И пока проходят полагающиеся в начале картины надписи, всадники двигаются и двигаются по бесконечным дорогам. Светит летнее солнце, падают осенние листья, налетает снежная буря, расцветают деревья в садах, а всадники всё в пути. Иной раз они приближаются так, что мы видим худое и строгое лицо длинного и широкое, румяное, ухмыляющееся — коренастого, а иной раз они удаляются, превращаются в тени. В тумане длинный всадник вытягивается ещё выше, до самых небес, а коренастый расстилается над самой землей».

Потом было ещё четыре варианта режиссерского сценария.

Большинство литературоведов, писавших о романе Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» сходятся на том, что автор задумал свое произведение, как пародию на рыцарские романы, которые в его время пользовались большой популярностью. А К. Державин писал даже, что «первоначально Сервантес ограничил свои намерения осмеять страсть к чтению рыцарских романов рамками новеллы, отвечающей в основном содержанию первых пяти глав (первый выезд рыцаря без оруженосца. — Е. Б.). И затем уже, в процессе работы, над нею, расширил свой замысел до масштабов первой части романа» (К. Н. Державин. «Сервантес». — М. 1957).

Потом Дон Кихот отправится в путь во второй раз, — уже с оруженосцем, и в «третий, где оба героя вступят в большой мир политики, религии и искусств, — писал знаток испанского Ренессанса Л. Пинский. — Три выезда Дон-Кихота — это как бы три этапа постепенно углубляющегося идейного смысла» (Л. Пинский. Реализм эпохи Возрождения. М., 1961). И на каждом из этих этапов герои романа предстают в новом качестве.

Поначалу перед нами свихнувшийся на этих романах идальго, возомнивший себя «заступником обиженных и угнетенных». Даже его возвышенным лозунгам Сервантес придает злой, пародийный характер. «Стараясь во всем подражать рыцарям, которые, как ему было известно из книг, не спали ночей в лесах и пустынях, тешась мечтой о своих повелительницах, Дон Кихот всю ночь не смыкал глаз и думал о госпоже свой Дульсинее». Деревенский идальго, воспринявший происходящее в романах за саму жизнь — таков Дон Кихот вначале.

«По мере развития действия пародия осложняется, она перестает быть чисто книжной, её обличительный характер становится очевиднее» (Ф. В. Кельин). Во второй части романа в нем уже даже намеков на сумасшествие нет. Такой же путь — от пародии на оруженосца рыцарского романа к соратнику и другу своего господина — проходит и Санчо Панса.

Изменения, происходящие с героями в ходе развития событий романа, это не становление характеров героев от столкновения с жизнью, познания мира, а изменения отношения автора к своим персонажам.

Разные трактовки Дон Кихота и Санчо Пансы давали впоследствии разные писатели. Генри Фильдинг, к примеру, сохраняя их характеры и взаимоотношения первой части романа, перенес их в современную ему Англию: «Я привез их в Англию и поселил на постоялом дворе в провинции, где, я думаю, никто не удивится тому, что рыцарь встретился с людьми столь же сумасшедшими, как и он сам» (комедия «Дон Кихот в Англии»).

А. В. Луначарский написал «Освобожденного Дон Кихота» в 1922 году, «когда вопрос о взаимоотношениях между победившим пролетариатом и старой интеллигенцией приобрел особую актуальность» (А. Дейч). У него Дон Кихот — второй части романа. Здесь он помещает его в такие ситуации, когда для достижения блага приходится идти на компромиссы, когда маленькое добро рыцаря шло вразрез революции.

Михаил Булгаков ставил перед собой иные задачи. Его пьеса — инсценировка в лучшем смысле этого слова. Он не отходит от Сервантеса. В ней есть потери, неизбежные при инсценировках, есть находки, как во всякой талантливой инсценировке. Его герои — герои Сервантеса. Они проходят в пьесе тот же путь, что и в романе.

Евгений Шварц пошел иным путем. Он взял за основу характеров своих героев то, к чему Сервантес привел их ближе к окончанию романа. И даже самые «безумные» приключения Дон Кихота под его пером зазвучали по-новому. В них рыцарь выступает как мудрец и человеколюбец. Шварц не перемещает рыцаря и его оруженосца ни в другие страны, ни в другие эпохи. Он переосмысливает сервантесовские ситуации, как человек середины XX века, находит новые ходы, и от этого меняются и сами герои. Они становятся нашими современниками.

Дон Кихот Шварца — впечатлителен, доверчив и добр. Всю свою жизнь он просидел у себя в селе, ничего не видя и не зная. Романы открыли перед ним другой мир — мир обездоленных и их немногих отважных защитников. Одни, начитавшись этих романов, предаются размышлениям. «Это люди с густой кровью. Другие плачут — те, у кого кровь водянистая». А у рыцаря Шварца — кровь пламенная. И он, не раздумывая, идет не повторять подвиги книжных героев, а восстанавливать справедливость и истину в людях, околдованных Фрестоном, срывать с них маски, напяленные злым волшебником на их лица.

У Сервантеса Дон Кихот — один против всего света. У Шварца — у него есть верный слуга и соратник Санчо Панса, цирюльник и священник — его друзья, а Мариторнес даже сражается на его стороне.

Когда читаешь воспоминания о Шварце или разговариваешь с людьми, знавшими его, все в первую очередь говорят о его необыкновенной доброте, жизнелюбии, юморе, любви к людям. Это — в первую очередь. Но люди, более близкие ему, знали его и другим, — прекрасно видевшим несовершенство мира и ненавидящим человекоподобных. Михаил Слонимский писал: «Всякое проявление душевной грубости, черствости, жестокости Шварц встречал с отвращением, словно видел сыпнотифозную вошь или змею, это было в нем прелестно и, главное, воздействовало на согрешившего, если тот был человеком, а не закоренелым тупицей или самолюбивым бревном. Человеколюбцем Шварц был упрямым, терпеливым и неуступчивым. Иногда думалось, что в нем живет какое-то идеальное представление о людях и возможных человеческих отношениях, что некая Аркадия снится ему». («Мы знали Евгения Шварца», с. 9).