Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
Февральская революция застала меня в состоянии болезни. В Петербурге свирепствовала инфлюэнца, и все в нашей семье переболели ею в острой форме. Нельзя было выходить на улицу, где в последние дни февраля голодный бунт превратился в революцию. Ежедневно приносили с улицы новости и слухи, так как в первую неделю революции вследствие общей забастовки не выходили газеты. Как только я попытался сам выйти на улицу, я получил жестокий рецидив инфлюэнцы, долго державший меня дома. В этом состоянии я особенно болезненно переживал все конвульсии революции, в которой великая радость обновления чередовалась с опасениями анархии. Одиноко отпраздновал я на Пасхе дни освобождения России и еврейства, «третью эмансипацию» по моей терминологии, и готовил большую статью под этим заглавием с программою предстоящей политической и культурной работы. Революция освободила из цензурного плена заключительную главу моей «Истории евреев в России» для американского издания, а также мою лирическую «Историю еврейского солдата». Начались совещания по реорганизации «Фолкспартей» и подготовке всероссийского еврейского съезда с программой национального учредительного собрания. Между тем нарастала тревога, отравлявшая нам праздник освобождения. Усиливались конфликты между высшими органами власти: Временным правительством и Советом рабочих депутатов, а в самом Совете между меньшевиками, социалистами-революционерами и большевиками. Уже чувствовалось грозное шествие большевизма с лозунгом «диктатуры пролетариата», то есть гражданской войны. Политическая температура накалялась. В начале июня я принял участие в огромном антибольшевистском митинге и протестовал против гипертрофии «классовизма» в программах крайних левых партий. С самыми черными предчувствиями оставил я летом взволнованную столицу и удалился на отдых в Эстляндию. Мои записи той поры полны такими историческими подробностями, что мне приходится извлекать из них больше, чем я это делал в предыдущих главах.
25 февраля 1917 г. (вечер). …Уже третий день на улицах Петербурга «голодный бунт». На Невском движение толпы среди рядов полиции и войск. Пока особенно резких столкновений не было, но говорят: кое-где полицейские убили, кое-где полицейских убивали. В газетах ни звука: цензура военная. Только о запросах и прениях в Думе еще пишут, умалчивая о поводе для запросов. Движение стихийное, слепое, во что оно выльется? Из тупика, куда мы зажаты ходом войны внешней и внутренней, неужели выведет нас голодный бунт, на который, кажется, только и способен русский народ?.. Перейдет ли бунт в революцию?..
26 февраля (вечер). Сегодня не вышли газеты, не ходят трамваи. Забастовка принимает размеры 1905 г. На улицах, говорят, тихо, ибо объявлено, что будут стрелять во всякое скопище. Неизвестно, что вчера решила Гос. Дума, но говорят, что прения оборвались и никакой резолюции политической не вынесли. Это позор, полное проявление бессилия народного представительства. Предоставить политические лозунги темной, голодной улице, а самим в такой момент воздержаться, не сказать нужного слова, не бросить зажигающего лозунга обновления — вот свидетельство гнили! Ни одного Мирабо среди умеренных, ни одного Дантона{601} среди крайних. Надвигается какая-то революция, но впереди идет брюхо голодное, вопиющее, а головы не видно. Не жду спасения от рук и ног, не направляемых разумной волей, святым огнем политического вдохновения...
Сидишь молча целые дни и вечера, читаешь Тацита, талмудическую Агаду, историю церкви, холодно, без обычного исторического волнения. Из дому еще не выхожу из-за холодов...
27 февраля (понедельник, 2 часа дня). Нет, это, кажется, не бунт, а действительная революция, по крайней мере зародыш ее. Уже вчера были кровавые столкновения на Невском, войска стреляли в толпу, но среди других частей войск обнаруживалось сочувствие народу; убит командир Павловского полка. Сегодня, как передают по телефону, в центре города творится необычное. Восстали четыре гвардейских полка, взяли арсенал, будто бы снабжают оружием население, готовы идти к Гос. Думе. Дума объявлена распущенною по царскому указу, но депутаты колеблются: разойтись или не подчиниться указу. Мы, жители заречных частей, отрезаны от центра: мосты заняты патрулями, и в город не пропускают. Сейчас ходил по Каменноостровскому (главная улица Петербургской стороны): обычное движение, без трамваев, хвосты у лавок. Объявление военного начальника, что бастующие рабочие продались немцам и будут сданы в солдаты. Забастовка общая, газет и сегодня нет.
Наступил великий исторический момент. Не окажется ли для него общество слишком малым?.. Если теперь сама Гос. Дума не объявит свои заседания непрерывными и не назначит временного парламентского правительства, то она сама погибнет бесславно...
Сейчас вернулся из квартиры Сони, где проведал детей. Долго сидели и выслушивали поминутные телефонные донесения из думских и других кругов.
Спустя полчаса. Сейчас Соня принесла известие, что войска открыли политическую тюрьму «Кресты», выпустили арестованных рабочих депутатов и других узников. На Выборгской стороне движение. К Гос. Думе войска будто бы подошли с целью защиты ее, но она оказалась пустою. Неужели депутаты разошлись? Это было бы преступлением, изменой парламента народу.
28 февраля (2-й час дня). Сейчас с улицы. Революция в разгаре. Вчера днем войска подошли к Думе и отдали себя в ее распоряжение. Образовался временный комитет из лидеров думских фракций, от Родзянки до Чхеидзе. Тут же открыл свои заседания Совет рабочих депутатов вместе с комиссией делегатов от войска. Появились воззвания: Думского комитета к порядку и спокойствию, Совета рабочих — к борьбе с старым правительством. Родзянко телеграфировал царю, ответ царя неизвестен (он спрятался в Могилеве, в ставке). В городе столкновения частей войск, стрельба полицейских засад из домов и чердаков в народ и революционную армию. Подожгли окружной суд, дом предварительного заключения и здание охраны. Забраны все полицейские участки; арестован и заключен в павильон Думы мерзкий Щегловитов (бывший министр юстиции), нынешний председатель Государственного Совета.
Сейчас ходил по Каменноостровскому и прилегающим улицам. Мчатся вооруженные автомобили с торчащими наружу штыками революционной армии, едут для усмирения полицейско-черносотенных засад. Треск выстрелов по временам доносится; местами опасно ходить. Встретил меня с распростертыми объятиями поляк Ц. (позже коммунист), идущий из центра и ликующий. Ходим, читаем воззвания, но газет нет.
8-й час вечера. Арестованы (министры) Штюрмер, Курлов{602}, Голицын{603} и другие; ищут скрывшегося Протопопова. Петропавловская крепость, взятая восставшей армией, стала цитаделью революции. Сейчас там левый депутат Скобелев{604} говорил речь народу. А кругом стрельба из засад, из черных гнезд Вандеи...{605}
