Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Она показала рукой в темноту, где я ничего не увидел. Слава Богу! Наши! Я смело двинулся в хату. Каково же было мое удивление, когда в ней оказались все те отставшие, с которыми я шел. Они искренне обрадовались моему появлению.
– А мы думали – погибнешь!
Оказывается, конный несколько раз возвращался для того, чтобы найти меня, но из-за метели блуждал сам и не мог ориентироваться, чтобы выйти на старую дорогу.
Только на другой день, когда прекратилась метель и я шел уже в Ново-Дмитриевскую, мне стало понятно, почему я так долго блуждал. Возьми я с самого начала влево, а не вправо, как я взял, я быстро достиг бы этой экономии.
Хорошо выспавшись и как следует высушившись, на другой день наша маленькая группа в сопровождении четырех конных двинулась в Ново-Дмитриевскую. Погода была хорошая, светило солнце, идти было не так тяжело по уже проложенной дороге. Через речку у станицы нас перевезли конные, и, поднявшись на бугор, мы вошли в станицу. К обеду я попал в хату нашего взвода, явился к поручику и рассказал ему о своих мытарствах.
Хата, в которой мы стояли, была брошена своими хозяевами, которые ушли с красными. На основании этого мы стали полными хозяевами оставленного имущества. Кур, уток и свинью мы съели сами, а коров забрали у нас в полковую кухню. Попал я как раз к обеду, довольно вкусному и сытному. Покушав, завалился спать, догонять все невыспанное время.
Проснулся вечером. В хате вместо лампы горел сальничек, то есть кусок пропитанной маслом тряпки, свешивающийся с блюдечка. По-моему, он больше давал копоти, чем света, но на это никто не обращал внимания. Поручик Мяч сидел за столом, улыбался и слушал фантазию Черкасова. На печке лежал сам фантазер, здоровенный семинарист Черкасов. На нем, думаю, не мешает остановиться, ибо это был забавный и оригинальный ударник.
Он был из Новочеркасской духовной семинарии, а поскольку у нас всех семинаристов дразнили «свечкодуями», то и за ним утвердилось это прозвище, и к его фамилии иногда добавляли – «свечкодуй» Черкасов. Он на это нисколько не обижался, а только добродушно улыбался. Голосом он обладал довольно-таки низким, как, по-моему, и полагается семинаристу. Мне не раз приходилось останавливаться с ним на ночлег в одной и той же хате. Входя в хату, он останавливался на ее пороге и глубоко носом вбирал в себя воздух.
– М-м-м… Неладно!
– Что – неладно? – спрашивал я его, озадаченный.
– Потяни воздух!
Я старательно тянул носом воздух, подражая ему.
– Ничего не чувствую!
– А ты потяни еще раз!
Приходилось тянуть еще раз. По-моему – ничего!
– Как ничего?! Мертвечиной пахнет! – и шел в другую хату, оставляя хозяйку в удивленном и неловком положении.
В другой хате повторялась та же самая процедура, и только в третьей, а иногда в четвертой хате, после тщательного экзамена ее запаха, он останавливался. Первое, что он делал, – спрашивал у хозяйки ножницы и обрезал полы шинели, на которой была свежая грязь. Как он ни старался, чтобы было обрезано ровно, у него ничего не получалось. Обрезанный низ получался не только зигзагообразным, но и кривым. Он нисколько этим не смущался, говоря, что в следующий раз подровняет. В Ново-Дмитриевской это была уже не шинель, а куртка, из-под которой на добрую ладонь висели грязные карманы.
– Черкасов! Ты бы и карманы обрезал, а то как-то некрасиво получается, – говорили ему.
– Не в красоте, а в удобстве дело. Карман – это тот же вещевой мешок, в нем и махорочка с бумажкой, а иногда и кусок сала с хлебом – как его обрежешь? – возражал он.
Вот этот-то Черкасов, лежа на печи, фантазировал о том, как мы будем входить в город Екатеринодар.
– Конечно, красные из города уйдут до нашего прихода. Спрашивается, какой же им смысл затевать бесполезный и бесславный бой? Ведь они окончательно убедились в том, что остановить нас они не могут, везде мы им бьем морду.
Открывается дверь, входит ударник.
– Шестая здесь?
– Да!
– От шестой связь к батальонному, к полковнику Индейкину!
– Это с каких пор у нас в полку развелись индейки?! – острю я.
За неуместную остроту поручик цукнул меня и сказал, чтобы я собирался.
– Так и знал, – бурчу я, недовольный. – Неужели на мне свет клином сошелся? Как что – Николай!
– Николай! Не разговаривай, а скорее собирайся, – приказывает поручик.
Явился я к полковнику Индейкину, и, когда сказал, что это связь от 6-й роты, он внимательно на меня посмотрел, но ничего не сказал. Я сразу почувствовал, что острота, пущенная мною в хате при ударнике, ему уже известна.
Я расположился в кухне, где до моего прихода уже были двое. Один из них – перс из 7-й роты, а другой тот самый, что был у нас в хате. Поведение перса мне показалось немного странным и подозрительным: он часто выходил и где-то пропадал. Когда все улеглись спать, он под большим секретом сообщил мне, что на чердаке сарая, стоящего во дворе, хозяином спрятан чай, сахар и другие вещи. Но его интересует только чай и сахар, и не согласился ли бы я войти с ним в компанию. На моей обязанности было бы стоять на страже и предупредить его на случай опасности. Я дал свое согласие, но в тот момент, когда он спускался с лестницы после своей экспедиции, на крыльцо вышла хозяйка и видела всю эту сцену. Она ничего не сказала, но на другой день полковник нас просто выгнал и приказал, чтобы роты немедленно прислали других людей для связи.
В ту же ночь мы вышли на мост в заставу. Ночью красные повели наступление на станицу. Отчетливо видны движущиеся фигурки на снегу. Идут они медленно – приблизились к нам.
– Идем бить кадетов! – кричат они.
Поручик отвечает, что здесь не кадеты, а корниловцы.
– Белопогонники… – И добавляют крепкое словцо.
Подпустили совсем близко.
– Встать! Слушать мою команду! – отдает приказание поручик Мяч громким голосом, так, чтобы слышал противник. – Батальон!.. Пли!
Дружный залп нарушает ночную тишину.
– Брешете!.. – Опять крепкое словцо. – Вас там пять человек, а не батальон.
У моста заработал пулемет, и их цепь покатилась назад, оставляя убитых и раненых на снегу.
Мы же завели песню:
Да громче, музыка, играй победу…
Да за Корнилова, за Родину, за Веру
Мы грянем громкое – «Ура!».
Да на совет собачьих комиссаров
Мы грянем громкое – Ап! Чхи!
Тю! – Га!
Простояли мы в Ново-Дмитриевской
