Сергей Кремлев - Великий Сталин

Да, пожалуй, единственным вариантом избежать человеческих жертв был бы полный отказ от траурной церемонии. Хотя…

Хотя как это представляют себе Авторханов, Радзинский, Волкогонов и прочие им подобные «исследователи»? Что – сразу после смерти Сталина и всех положенных медицинских освидетельствований и вскрытия надо было провести бальзамирование и сразу поместить тело в Мавзолей? Или просто предать его как можно скорее земле?

Да ведь в этом случае тоже не обошлось бы без жертв, да ещё и каких! Ведь в те дни – как и в дни похорон Ленина, как в дни любых крутых исторических поворотов – в свои права вступила действительно народная стихия… Эта стихия бросила бы свои разбушевавшиеся волны к стенам ли Кремля, к Новодевичьему ли кладбищу и вообще в любое место, где упокоился бы Сталин. И эта же стихия затопила бы тех, кто лишил бы народа права попрощаться с товарищем Сталиным.

И тогда жертвы были бы действительно многочисленными.

Да, жертвы (но отнюдь не «многочисленные», конечно) были, однако сколько вокруг этого скорбного факта наворочено обывательских слухов, перешедших впоследствии и во многие «солидные» мемуары, ненадёжных «свидетельств» очевидцев (по присказке криминалистов «Лжёт, как очевидец») и просто сознательных передержек и клеветы!

Скажем, будущий генерал КГБ Леонов, работавший тогда в Издательстве иностранной литературы и бывший в Москве в те дни, описывает их как свидетель и участник событий, но как описывает! Он пишет:

«Скорбь и горе всех моих сослуживцев (а как же сам Леонов? – С.К.) были неподдельными. Но ещё больше нас убивались испанцы (политэмигранты. – С.К.). Общественный психоз (? – С.К.) в те дни вышел из берегов. Миллионы людей (явный количественный перебор, допустимый для газетчика, но не допустимый для чекиста-аналитика. – С.К.) рвались к Колонному залу, где, упокоенный наконец (?? – С.К.), лежал «вождь и учитель»…»

Уже этот тон иначе как, мягко говоря, развязным не назовёшь. Но дальше – больше! Рассказывая о своей неудачной попытке попасть в Дом союзов, Леонов утверждает, что в районе Трубной площади были-де затоптаны насмерть сотни людей, и констатирует: «Культ личности уносил с собой в могилу несколько сотен своих последних жертв».

Далее он ссылается на свой разговор уже в чекистскую бытность с исполнявшим тогда обязанности начальника московской милиции Н.И. Крайновым, но так и не уточняет цифру жертв, хотя Крайнов не мог её не знать, а Леонов не мог не воспользоваться таким удобным случаем, чтобы ею не поинтересоваться. Факт, как на мой вкус, говорящий сам за себя!

В опровержение сотен, пожалуй, страниц подобной лжи я не буду ссылаться на документы тех дней – тоже не очень-то достоверные, а приведу лишь одно свидетельство, которое стоит многих других.

Почётного чекиста, полковника в отставке Владимира Фёдоровича Котова уже нет в живых, но в 2001 году в Нижнем Новгороде тиражом в 500 экземпляров вышли его воспоминания с простым и выразительным названием: «Это было так!» Все, знавшие полковника Котова, отмечают, что он до конца оставался честным, тщательным человеком и вдумчивым чекистом, да это видно и из его интереснейших – в том числе и в силу их бесхитростной искренности – воспоминаний.

Придя в органы госбезопасности в 1949 году молодым парнем, он в 1952 году стал курсантом Высшей школы МГБ и в марте 1953 года принимал непосредственное участие в обеспечении безопасности во время похорон Сталина.

Ниже я даю прямую цитату из его книги:

«Но вот в нашу студенческую жизнь, как и в жизнь в целом всей страны, внезапно ворвались слова официального сообщения: 5 марта 1953 г. на 73-м году жизни умер Иосиф Виссарионович Сталин… Вся жизнь в обществе как бы притихла. Нет, она не остановилась, но как бы замерла в ожидании грядущих событий.

Мне, как и всему нашему курсу, довелось участвовать в обеспечении безопасности во время похорон. Я находился в оперативном наряде, который обеспечивал пропуск в Колонный зал Дома союзов со стороны ул. Горького. Вся улица, насколько видел глаз, от Центрального телеграфа и выше, в сторону площади Маяковского, была запружена народом. У многих были слёзы на глазах. И вообще вся плотная людская масса была какой-то притихшей, со скорбным выражением лиц, а не какая-то толпа зевак».

Как не похоже это описание – не похоже прежде всего психологически – на описание генерала Леонова, фактически пренебрегшего присягой Советскому Союзу и пошедшего на идейное соглашательство с «россиянской» «Россиянией».

Полковник же Котов свидетельствует:

«При этом надо отдать должное москвичам и гостям – ими соблюдался установленный порядок передвижения и пропуска. Но желающих войти в Колонный зал со стороны нашего поста без соответствующего пропуска (вот как! – С.К.), чтобы отдать последний долг умершему вождю, было так много, что живая цепочка охраны от входа в Колонный зал «с тыла» до театра Ермоловой с трудом сдерживала людской напор, который надо было удерживать в течение трёх дней, на время доступа к прощанию с И.В. Сталиным».

Как видим, в основной организованной колонне эксцессов не было, хотя какая-то неконтролируемая давка с жертвами где-то наверняка была – на этот счёт можно найти сообщения в относительно достоверных мемуарах. Причём я не исключаю, что на дальних подходах к основному маршруту кем-то намеренно формировались маршруты движения с такими участками, где объективно создавались предпосылки к давке и прочему. Не исключаю я и прямых провокаций типа: «Айда, ребята, я знаю, где можно пройти!» и т. д.

С учётом того, какой многоликой была Москва уже тех лет, и того, что Сталин пал жертвой заговора, подобной версии исключить ведь тоже нельзя, не так ли?

О том же, в какое состояние души и тела могли прийти тогда даже серьёзные люди, можно судить по такой детали из рассказа В.Ф. Котова:

«Во избежание непредвиденных ситуаций было принято решение в помощь живой цепочке охраны образовать заграждение из составленных в ряд грузовых автомашин. Но всё равно отдельные смельчаки прорывались и через такой барьер. Одного такого смельчака, нырнувшего под машину, мне непроизвольно пришлось ухватить за мелькнувшую полу шинели и вытащить из-под машины. Но каково же было моё и удивление, и смущение, когда передо мной – младшим лейтенантом – предстал армейский генерал и с мольбой в голосе просил пропустить его, чтобы раз в жизни увидеть Сталина хотя бы мертвым. Я понимал состояние генерала и потому сопроводил его к старшему оперативного наряда, который и разрешил ему пройти в очередь, двигавшуюся живым непрерывным потоком параллельно улице Горького».