Валерий Меницкий - Моя небесная жизнь: Воспоминания летчика-испытателя
Что же мы творим с Землёй?! Почему стала рваться живительная связь природы с вышедшим когда-то из её кущ человеком? Чем больше вдумываешься в то, что мы делаем на Земле, тем более справедливым кажется удар, который нанесла человечеству в Чернобыле предупреждающая нас Природа. И думается, если человек, технократическое общество в целом не остановится, следующий её удар станет последним…
7. НЕБО И СУЕВЕРИЯ
Многие из тех, кто хорошо знает лётчиков, говорят о них как о чрезвычайно суеверных людях. Сами же знаменитые наши пилоты, выступая перед аудиторией, на вопрос о дурных приметах, чёрных кошках и т.д. всегда отвечали в том духе, что, мол, советским лётчикам не страшны любые преграды. Я же, откровенно говоря, поначалу об этом не задумывался. В детстве вместе с ребятами мы храбро заявляли, что не верим в дурные приметы, но, завидев перебегающую дорогу кошку, на всякий случай старались пропустить кого-то вперёд, а сами ждали, когда прохожий переступит пугающую черту. И тут же радовались, что обманули человека, не знавшего о пробежавшей кошке. Потом всё это ушло. Когда делаешь серьёзное дело, как говорится, плюнешь и на чёрную кошку.
Когда я уже стал летать, то с интересом смотрел зарубежные фильмы, где показывались и суеверные привычки заморских асов. Один перед вылетом приклеит к крылу жвачку, другой постучит по колесу. У каждого были свои прибамбасы. Думаю, эти действия были нужны моим коллегам в основном для поднятия тонуса. Впрочем, ношение талисманов, заветных сувениров и меня не обошло стороной. Конечно, если вместе с вами находится какая-то вещь и всё у вас идёт прекрасно, вы вроде бы как и не думаете о её магической силе. И лишь когда вы её забываете и с вами в этот момент что-то случается, вы начинаете сопоставлять эти обстоятельства. А дальше вы снова носите свой талисман, и всё опять идёт как по маслу. И эта вещица мало-помалу становится как бы катализатором вашего хорошего настроения и психологической устойчивости. Пусть она повышает их всего процентов на 15–20, но, может быть, их-то как раз вам и не хватало. При этом не важно, помогает ли она вам на самом деле или нет. Я считаю, что при работе, связанной с риском, если тебе это помогает, не надо от этого отказываться. Что-то, наверное, в этом есть. Я не верю в какие-то сверхъестественные силы того или иного талисмана, но раз он вам помогает, то и слава тебе, Господи!
Точно так же и с приметами. Если они повторяются и всё у вас идёт удачно, то вы невольно становитесь едва ли не заложником этих примет. Но пусть уж лучше ваш организм, как камертон, прислушивается к тональности того или иного события, которое вы называете приметой, чем…
Приведу несколько примеров. Сказать, что я очень суеверен, не могу. Но у меня есть свои приметы, которые мне помогали. Я, конечно, знаю, что они идут вразрез с верой в Бога, но, может, этот небольшой грех Всевышний нам простит. К сожалению, никуда от этого не денешься.
Например, я еду на аэродром и встречаю похоронную процессию или вижу что-то связанное с ней — венок, женщину в чёрном платке. Значит, всё будет хорошо. Здесь вообще дикий контраст: у людей горе, сама похоронная атрибутика уже навевает грусть, а у меня невольно появляется мысль, что всё должно быть хорошо. И вроде бы и стыдно об этом говорить, но это так. Даже мои близкие друзья — Валера Зайцев, Шурик Токаев, завидев по дороге гроб или венки, говорили, что раз Валерка с нами и он увидел покойника, значит, нам должно повезти.
Была у меня и другая примета. Если я еду, допустим, в своей машине и кладу локоть на её дверцу, то меня обязательно настигнет «непруха». А это значит, летать я сегодня не буду. Дело дошло до того, что буквально каждый раз, когда я клал локоть на дверцу, что-то случалось или с самой машиной, или с самолётом, или с погодой, или с управлением полётами.
Многие считают, что лётчик-испытатель летает много. Нет, к сожалению, он летает не так уж много, хорошо, если в неделю сделает пять-шесть полётов. Бывали, конечно, времена, когда я делал в день по восемь-десять полётов. Но это было крайне редко, когда кто-то улетал в командировку, наступал наплыв работы и ты летал за двоих.
Рабочий день в авиации начинается с 8-9 утра и может заканчиваться за полночь. Так было и во Владимировке, и в Жуковском. Но это рабочий день. А так придёшь утром на аэродром, подготовишься к полёту, что-то сорвалось, и потом, дай бог, взлетишь поздно вечером. А нужно обязательно уложиться в график. И ты сидишь у себя в лётной комнате и ждёшь у неба погоды, вспоминая, как не удержался и положил от жары свой локоть на дверцу машины.
Один раз я решил: всё, надо бороться с вредными суевериями. И задумал подгадать такой момент, когда будет много полётов, погоду Бог даст изумительную, а из лётчиков на станции буду один я…
Кстати, если говорить точно, эта примета сбывалась не всегда на сто процентов. Но то, что какая-то связь с везением существовала, было совершенно бесспорно. И вот такой день настал. Погода звенела на все сто, видимость была за пару-тройку горизонтов. За всю свою лётную жизнь я ещё только два-три раза видел нечто подобное, когда, взлетая над Владимировкой, можно было увидеть почти что низовье Волги. Такая фантастическая видимость бывает только на Крайнем Севере. Боря Орлов летал там именно в такую погоду. Изумительно прозрачная атмосфера. Не то что мы говорим: погода миллион на миллион. Но воздух настолько прозрачен, что всё дальнее кажется расположенным рядом. Такая погода во Владимировке могла продержаться только ещё пару дней. Над южными степями России стоял мощный антициклон. Я был один, и мне предстояло выполнить полётов двенадцать…
Помню, везёт меня на точку наш шофёр Коля Кантемиров, молодой парень, и я ему говорю:
— Ну, Коля, сегодня мы будем отучаться от дурных привычек.
— А что такое, Валерий Евгеньевич?
— А ничего.
И только я занёс локоть над дверцей, как Коля осуждающе сказал:
— Валерий Евгеньевич, локоть уберите. А то полётов не будет.
Николай уже знал наизусть мои привычки и следил за ними. Я ему говорю:
— Коля, успокойся, всё будет в порядке, туши свет.
Приезжаем на аэродром, я в хорошем настроении докладываю, что сделаю двенадцать полётов. Все вздыхают — когда, мол, ты успеешь. Я их успокаиваю, говорю, что успею, и, сев в машину, довольный собой, всю дорогу локоть держу на двери, выставляю ладонь в окно, ловлю ветер. И тут меня вызывают по рации в штаб на дополнительный разбор. Приезжаю, и мне говорят, что поступила команда «Электрон». Она означала, что в радиусе 200 км от нашей базы появились иностранцы, у них, возможно, имеется аппаратура электронной разведки, и поэтому полёты с использованием радиотехнических средств, станции прицела, станции разведки, в том числе и с передачей телеметрической информации, запрещаются. Фантастика, но восемь моих полётов сразу вылетели в трубу. На фоне моей приметы это прозвучало просто убийственно. Но всё же я подумал, что и четыре оставшихся полёта — тоже неплохо.
