Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Наш берег был выше берега противника. На другой стороне, вдоль берега, были насыпаны холмики – противник окопался. На нашем берегу были сложены большие штабеля готового кирпича. Они не были одинаковой величины; тот, к которому мы вышли, был метров двадцать в длину, метров пять в ширину и около двух метров высоты. Эти штабели были расположены вдоль берега с неодинаковыми интервалами между ними. Так, от нашего штабеля, за которым мы скрылись, влево метрах в 40 или 50 начинался другой, меньше нашего, следующий же за ним находился всего в полутора или двух метрах, образуя как бы амбразуру. В эту амбразуру пулеметчики успели уже поставить свой пулемет. Расположились мы за этой кирпичной стеной, изредка вставая и наблюдая, что делается на другом берегу. Сидим, мирно болтаем, и, если бы не стрельба красных, казалось бы, что мы не в цепи, а на привале. Только наш поручик был непоседа. Когда ему надоедало сидеть, он вставал, засучивал рукав черкески, брал карабин, выходил на открытое место и, держа его высоко над головой, грозя им, кричал:
– Сволочь! Перестать стрелять!
Конечно, его команды никто не слушал, а получалось как раз наоборот: они усиливали свой огонь. Постояв немного, он медленно возвращался за прикрытие.
Дело подходило к полудню, и я решил пойти что-нибудь найти закусить в хатах, которые были позади нас. Обошел я три хаты и в них ничего не нашел. Правда, в одной из хат в большой кошелке сидела гусыня на яйцах. Думал я ее спугнуть с яиц и посмотреть: может быть, яйца еще пригодны к употреблению. Но оказалось, что не так легко, как я думал, согнать ее. Она, то сидя, то приподнимаясь, шипя и вытягивая шею, старалась клювом схватить меня за руку. Ну, думаю, не воевать же с ней, – оставил ее в покое. С пустыми руками я поплелся обратно в цепь. Правда, в вещевом мешке у меня были хлеб и сало, но это вечное однообразное меню слишком уж приелось.
Когда я подходил к цепи, красные, заметив меня, участили стрельбу. Было видно, что они уже хорошо пристрелялись, ибо пули взрывали землю то впереди, то по бокам от меня. Я ускорил шаг, чтобы скорее скрыться за кирпичной стеной.
После полудня стрельба стала более интенсивной, как артиллерийская, так и ружейная. Снаряды стали ложиться ближе, видно нащупывая нас; выйти из-за стены было уже рискованно, берег был хорошо пристрелян ими. Мы же сидели молча и берегли патроны. На нашего поручика это мало действовало, он периодически вылезал из-за прикрытия и кричал им:
– Сволочь! Перестать стрелять!
Вдруг видим, что со стороны моста, между деревьями, кто-то бежит, и, видно, к нам. Мы стали наблюдать за ним. Далеко, не добегая нас, он упал. Ну, думаю, залег, уж слишком был силен огонь красных. Что-то долго лежит, начинает закрадываться сомнение о том, что он залег.
– Николай! Побеги узнай, в чем дело! Может быть, нес какое-нибудь распоряжение нам, да ранен, – отдает приказание поручик.
В голове молниеносно создается маршрут, как лучше и более безопасно добраться к нему. Выскакиваю из-за укрытия и, подпрыгивая, как будто бы беру какие-то препятствия на своем пути, что есть духу несусь к пулеметчикам. Запыхавшись, останавливаюсь у пулемета.
Не успел и отдышаться, как пуля ранила первого номера в живот. Не задерживаясь долго, двинулся в дальнейший путь. Вот уже бегу леском, устал, чувствую, что силы оставляют меня, берет сомнение, добегу ли. Но какое-то другое, подсознательное чувство подсказывает, что надо добраться во что бы то ни стало и там залечь. Окончательно выбился из сил – добежал и как подкошенный свалился около него. Это оказался Коренев Александр, нашего взвода. Его я знал мало, слышал только, что он гимназист восьмого класса одной из московских гимназий. Он был убит наповал, пуля попала ему в сердце. Входное отверстие почти и не видно, только кровь на шинели там, где вошла пуля, но выходное представляло из себя жуткую картину. Я обшарил его карманы, ничего не нашел и, набравшись сил, двинулся обратно, несясь во весь дух вприпрыжку. Вот опять пулеметчики; раненый, с бледным как полотно лицом, тихо стонет, то шевелит губами, то откроет рот, как будто хочет набрать воздуху, и издаст тихий, протяжный стон. Бедняга, думаю, выживет ли?! Отдохнул и побежал к себе. Добрался благополучно и доложил поручику обо всем. Возможно, что устно нес какое-нибудь распоряжение, – на этом и успокоились.
Снаряды стали ложиться совсем близко от нас. Один из снарядов угодил в уборную, стоявшую впереди нас, метрах в двадцати или тридцати, на скате к реке. После взрыва осталась только воронка, а уборной как будто там никогда и не было. Кобзырев, который сидел со мною рядом в прикрытии, и говорит:
– Давай полезем в воронку и там заляжем. Ведь снаряд никогда не попадает в одно и то же место.
Я согласился с его доводами, и мы поползли. Добрались до воронки благополучно, но, признаться, лежать в ней – я не сказал бы, чтобы было удобно. Правда, голова и туловище были укрыты, зато ноги торчали наружу. Легли мы с ним на спину, и каждый предался своим размышлениям. Но долго размышлять не пришлось. Одна из пуль попала Кобзыреву в носок ступни. Он стал неистово ругаться, вспоминая всех, кого надо и не надо. Смотрю на его рану – носок ботинка разворочен, пальцев как будто и не бывало, а в подметку врезался расплющенный свинец.
– Ползти сможешь? Полезем обратно!
Взял я его винтовку, и мы поползли в укрытие. За стеной я его перевязал рукавом его же рубахи, но, видно, санитар из меня был плохой. Он все время ругал меня, что я делаю не так и
