Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Эти похороны при необыкновенной обстановке произвели на меня большое впечатление. Даже теперь, по истечении более сорока лет, передо мною, как на экране, воскресает вся картина с ее малейшими подробностями. Высоко в небе белые облачка от разрывов, внизу, за гробом, группа офицеров в сбитых сапогах, поношенных шинелях, с понуренными, грустными и печальными лицами. Идут похороны – которые трудно даже определить, по какому разряду.
Прожили мы мирно и беззаботно и без всяких волнений всего только один день. Вечером пришел приказ быть готовыми к выступлению. Я рано завалился спать, в надежде выспаться до выступления. Подняли нас, наверное, часов в десять, а может, и позже, не помню.
Выхожу сонный, идти нет никакого желания, но надо. Что за ерунда! Почему только наша рота и никого вокруг? Сразу бросается в глаза и берет недоумение. А где же остальные роты?! Ларчик, оказывается, открывался просто. Наша рота получила боевое задание – занять переправу в Усть-Лабинской, то есть мост, и взорвать его, дабы не дать красным возможности преследовать нас. Идем мы не одни, а с нами идет также подрывная команда. Признаться, я лично не видел этой подрывной команды ни по дороге туда, ни обратно.
По выходе из станицы взяли сразу быстрый темп. Иду и про себя ругаюсь: и куда, спрашивается, спешить? Как будто нормальным шагом не дойдем, тем более что до Усть-Лабинской недалеко – всего верст семь-восемь. Иду, клюю носом, спать хочется. Стал отставать.
– Николай! Ты чего отстаешь? – говорит Назаркин.
– А ты куда спешишь? Что, Усть-Лабинской не видал? Все равно ничего не увидишь, темно, – огрызаюсь я.
– Да я лично ничего, для меня совершенно безразлично, да вот Виктор хнычет, идти боится. Говорит, связи с красными нет, а связь, вместо того чтобы идти впереди роты, где-то болтается за ротой.
Во взводе раздается смех.
Наконец, видно у цели, рота остановилась. Показались какие-то конные и о чем-то разговаривают с офицерами. Отделилась маленькая группа людей и скрылась в темноте в сопровождении конных. Нам разрешили сесть, но не шуметь и не курить. Я сел и задремал. Вдруг в ночной тишине гулко раздались выстрелы. Я вздрогнул.
– Встать! Встать! – раздается тихо команда.
Поднялся, послышалось еще несколько выстрелов – и мертвая тишина. Стоим, чего-то ждем. Простояли мы в ожидании чего-то довольно долго. Наконец рота двинулась. Смотрю – поворачиваем назад. Берет недоумение – почему назад? По дороге мы узнали, что конные – это была кавалерийская застава из отряда полковника Корнилова. Они сообщили, что пропуск у красных – «замок» и что с этим пропуском можно смело идти на мост. На другой стороне моста находится застава красных. Наша небольшая группа смельчаков захватила мост и расправилась с их заставой. Но подрывная команда, заслышав выстрелы, удрала. Поэтому мы так долго и стояли – в надежде, что она вернется. Она не вернулась, а нам без нее делать было нечего, поэтому мы идем в Некрасовскую. В оправдание тому, что идем назад, мы успокаивали себя мыслью, что мы возложенное на нас задание выполнили, да вот подрывная команда подкачала.
Вошли в Некрасовскую на рассвете. Я мечтал, что вернусь в старую хату и завалюсь спать. Но мечты только остались мечтами. Остановились мы на окраине станицы и стали чего-то ждать. Стали поговаривать, что мы своего задания не выполнили, что ждем других рот и теперь пойдем целым батальоном. Действительно, показалась колонна, прошла мимо нас, мы пристроились к ней и двинулись по знакомой уже дороге в Усть-Лабинскую.
– А все, братцы, Николай виноват. Не держал связи с красными, поэтому так и получилось. Кабы шел впереди роты, а не болтался сзади, то вместо того, чтобы идти назад, сидели бы мы сейчас в хатах и яичницу бы ели, – острит тот же Назаркин.
– Иди, иди, леший, подожди, они покажут тебе сегодня такую связь и яичницу, что ты долго будешь помнить.
Станица Некрасовская расположена на возвышенности, и дорога на Усть-Лабинскую медленно понижается почти до самой станицы. Еще далеко, до реки, противник заметил наше движение. Высоко в небе показались облачка от разрывов. Раздается команда:
– В цепь! Передай! Николай к поручику Евдотьеву для связи!
Поручик Евдотьев – молодой офицер, весельчак, вечно подтянутый, в прекрасно подогнанном обмундировании, с претензией на шик. Каким я его увидел впервые в Таганрогских казармах в городе Ростове, таким он остался и в походе. Храбрый, хладнокровный в бою и беспощадный к врагу. Припоминается мне случай под Лежанкой, когда мы входили в нее, обхватывая ее справа. Перейдя какую-то маленькую речушку, мы подошли к ветряной мельнице, на которой у них стоял пулемет. Подойдя к мельнице, я увидел кучу людей, лежавших в разных позах один на другом. Создавалось впечатление, что это убитые, которые находились на мельнице и при своем бегстве оттуда далеко не убежали. Мы остановились, обхватив эту кучу полукольцом. Поручик Евдотьев наугад ударил одного из лежавших прикладом. Каково же было удивление, когда этот мертвец вскочил на ноги и закричал:
– Товарищ, товарищ!
– А! Товарищ! – Раздался выстрел, и он мертвым упал на землю.
Он был еще совершенно молодой парень. Это был не единичный случай. Оказалось, что вместе с убитыми были просто-напросто притворившиеся убитыми.
Поручик Евдотьев обладал неплохим голосом и был вечным запевалой в роте. За плечом у него была не винтовка, как у всех офицеров в роте, а мексиканский карабин. Попав в пределы Кубанской области, он сразу преобразился. На нем был уже бешмет и черкеска с вшитыми наглухо погонами поручика. Талия его была перетянута кавказским пояском с хорошим набором ручной работы, у него был не менее хороший кинжал, кавказская шашка и хорошо сидящая на голове низкая каракулевая папаха. Если кто его не знал, никогда не сказал бы, что этот лихой казачий сотник в действительности – пехотинец. Под Филипповскими хуторами он был тяжело ранен в голову и, не приходя в себя, скоро скончался.
Вот к нему я и шел для связи.
Третий взвод, полуоборотом вправо от дороги, большим веером с большими интервалами рассыпается в
