Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн
Он считал, что гомосексуальность не отнимает от его творчества важные составляющие, а наоборот, добавляет.
«Самый необыкновенный, самый проникновенный, самого ясного ума чел. на земле был, несомненно, Евангелист Иоанн. А 2-м был Оскар Уайлд. Тут с ним мог бы поспорить Джойс. Но Джойс не был гомосексуалистом, что не дало ему стать столь проникновенным как Оскар Уайлд… И третий — что делать — но это я, я говорю без лукавства» (ХГ 1: 260).
Более того, гомосексуальность помноженная на честолюбие в какой-то мере определила и само избранничество Харитонова, его уход в писательство. Или, по крайней мере, так он считал. Он (ХГ 1: 137) записывает:
«Я с детства хотел отличиться от всех. Подражал гениям в позе… И больше всего думал о славе. Мое внимание направлялось не на жизнь вокруг, а на себя. Я постоянно смотрелся в зеркало думал как вырасту и похорошею с переломным возрастом, меня сразу отличат. Я сравнивал себя с другими мальчиками, завидовал. Если видел красивого, хотел быть им. Но я вырос, черты установились, и я убедился во мне нет их красоты. Какую я любил. Какую хотел видеть на себе. Я ясно убедился среди моих ровесников есть мальчики убийственного обаяния и им по праву даются первые места. И до умопомрачения будут любить только их. А роли забавных умных добрых мне претили. Влюбиться безоглядно можно было только в тех в кого влюблялся я сам…. От него мутится в глазах. Он дерзкий… Он ради игры мигнет и любой ляжет с ним. Самая сладкая роль на свете. Но она для меня отпала…. Можно достичь счастья, я решил, в том что не делается моим видом (в письме). Никто не будет видеть сколько усилий идет на труд. Будет видна только готовая вещь и прельстятся мной за нее» (ХГ Г. 137–138).
У тяги к собственному полу есть несколько объяснений. По объяснению, восходящему к Фрейду, у подростков объект влечения еще вообще не определился. То есть всякий мужчина вначале бисексуален. И только потом постепенно сосредоточивает свои интересы на противоположном поле, в чем ему способствуют социокультурные нормы.
Находя в этом самооправдание, Харитонов (ХГ 1: 242) думал именно так: «Знаете, есть такой возраст, когда им хочется ласкаться, а как-то девушки еще нет под рукой, и он поневоле сидит в обнимку с другом или растянется у него на коленях, но это нет, не гомосексуализм. Это некуда деть свое тепло. И хочется временно облокотиться на друга. А я из этого временно больше не захотел выйти. А я в этом дивном временном страстно захотел остаться навсегда».
Впрочем, Харитонову больше импонировала мысль, что это всё-таки гомо сексуальность. Свою идею он с увлечением пестовал. «Все вы — задушенные гомосексуалисты», — обращался он к гетеросексуальному большинству (ХГ 1: 248).
Но так или иначе, налицо расщепление и противостояние. Харитонов с вызовом, отчасти наигранным, в своей «Листовке», обращенной к гетеросексуалам, противопоставлял им гомосексуалов: это «наш гений процвел в балете» — «нами он и создан».
«Мы втайне правим вкусами мира. То, что вы находите красивым, зачастую установлено нами, но вы об этом не всегда догадываетесь <…> Уж не говоря о том, что это мы часто диктуем вам моду в одежде, мы же выставляем вам на любование женщин — таких, каких вы по своему прямому желанию, возможно, и не выбрали бы. Если бы не мы, вы бы сильнее склонялись во вкусах к прямому, плотскому, кровопролитному. С оглядкой на нас, но не всегда отдавая себе в этом отчет, вы придали высокое значение игривому и нецелесообразному» (ХГ 1: 248–249).
Евгений Харитонов как-то внес в свои заметки одну о сокровенных «нелживых книгах», которые писались «в стол» и не печатались: «2 главных вопроса в этих книгах: кто виноват? и что делать? И 2 же на них ответа: никто не виноват, а, главное, ничего делать не надо» (ХГ 1: 243). Он явно имел в виду свои книги и проблему гомосексуальности.
Не виноваты гомосексуально ориентированные люди в своей страсти, не виноваты. Они от природы своей такие — частью от генов, частью от гормонов, а частью от впечатанной с детства в мозг программы, от которой невозможно избавиться и с которой им приходится жить. Полноценной жизнь представляется им только в гомосексуальной любви.
Не виноваты и гетеросексуальные люди в том, что не могут понять гомосексуальных. Гетеросексуальным представляется, что только их вкусы соответствуют природе, а все другие — нет. Поэтому их воротит от одной лишь мысли о гомосексуальной связи. Что уж и говорить о гомосексуальных фильмах, книгах, барах.
А что же делать? Ну, если под действием подразумевать какие-то радикальные шаги, способные немедленно изменить ситуацию, то и в самом деле ничего делать не надо. Можно лишь исподволь и спокойно работать над тем, чтобы обе стороны прекратили войну, начали понимать друг друга. Творчество Харитонова — вклад в это дело.
«Мы читаем и болеем от Харитонова…, — пишет Олег Дарк (ХГ 2: 167). — Он крайне искренен. <…> Он просто рассказывает, жалуется, любит. <…> Нас наполняет его влюбленность и его стенания. Мы завидуем ласкам его юных любовников. Мы переживаем, когда они нас бросают и мучают. Мы хотим быть гомосексуалистами. Мы уже являемся гомосексуалистами. Мы очень долго, всю жизнь были гомосексуалистами, пока читали Харитонова. Мы перестали ими быть, закрыв книгу. Нам очень жаль, что мы перестали быть ими. Но мы уже никогда не забудем, что ими побывали».
«В его углубленной жизни, в его облике, в его отношении с людьми были несомненные черты избранничества, святости» — сказал его друг Николай Климонтович (ХГ 2: 115).
8. Конфликты и конец
Пригов так описывал Харитонова последних лет его жизни: «Мне представляется, что разница между его бытом, достижениями и самоощущением избранничества, конечно, очень угнетала Харитонова. Он говорил, что ему уже сорок, а у него нет
