Вячеслав Веселов - Угол опережения

Полвека! Блинов вдруг остро почувствовал: пришла пора отдавать. Накопленный опыт заявлял о себе, хотел быть высказанным.

— Да-а, — задумчиво произносит Блинов, — годы, возраст… — Он оживляется. — Нет, я не о здоровье. Тут, слава богу, все в порядке, природа не обидела… Я про опыт, который приходит с годами. Он иногда мешает, у каждого своя школа. Учитель не должен об этом забывать. Наша жизнь, скажем, посуровей была, а кому-то все полегче досталось. Мне понадобилось время, чтобы понять это и научиться терпимости. С нашим-то поколением в юности не особенно нежничали.

Вызывает меня однажды начальник депо:

— Что это от тебя, Блинов, кочегары бегут?

То есть как это, думаю, бегут? Потом вспомнил: было, было… Говорю начальнику:

— Есть у вас время? Хочу историю рассказать.

— Нет времени.

— Тогда я так скажу: надо еще посмотреть, кто бежит. Дайте парню срок. Пусть он поработает пару месяцев, а после спросите, пойдет ли он в другую бригаду.

— Ну и что?

— Не пойдет.

— Почему?

— Это уже другая история.

— Хорошо, — говорит начальник, — рассказывай.

А что, собственно, рассказывать? Обыкновенное же дело — новичок в бригаде. Во-первых, ему надо привыкнуть, научиться работать по-нашему. Это не сразу приходит. А научится — дело пойдет веселей. Чего же ему тогда уходить? Потом — заработок, конечно. В нашей бригаде помощник побольше иных машинистов получал. На первых порах новички всегда ко мне с вопросами: «Нет ли ошибки, Иван Петрович? Мне вроде лишнего начислили». «Садись, — говорю, — прикинем, посчитаем…» Это у меня было заведено — расчет после рейса. Рассказываю: здесь топливо сэкономили, тут техническую скорость превысили, приехали с нагоном… Теперь новичку понятно, откуда те «лишние» деньги взялись, он видит, как мы работали, как поездка прошла.

А тех парней, что уходили, я не жалел. Уговаривать не умею. Не хвалюсь, а просто признаю — нет у меня этого дара. Одно только знал — работу. Да и что могли значить мои слова для тех, кто дело не понимал, не работал, не жил с нами. Строго спрашивал? Конечно. В нашем деле нельзя иначе — транспорт! Бывал резок? Может быть. Наверное, не всегда был прав. Готов признать. Но я и сейчас считаю, что без строгости, даже некоторой жесткости требований на транспорте не обойтись. Потом ведь и люди разные. Один с полуслова понимает, а другой ничего, кроме силы, не признает.

Расскажу про Игоря П. Теперь это машинист электровоза, хороший специалист, да и в других отношениях человек замечательный. Но раньше… Помню, хорошо его помню в нашей бригаде.

Встретил я как-то на совещании своего старого приятеля. Он был немного старше меня, но начинали вместе. Правда, приятель мой больше учился, вырос, стал начальником дороги. Сидит передо мной в форменном мундире со всеми регалиями, отяжелевший, усталый, волосы седые. Большие чины — большие хлопоты. Только так, глядя на старых знакомых, на сверстников, замечал я свой возраст… Сидим, значит, беседуем, но чувствую, что-то придавило моего приятеля, что-то не отпускает.

— С сыном маята, Иван Петрович. Не знаю, что делать. Прямо руки опускаются. Устроил его после армии помощником. Дважды устраивал, да машинисты отказываются… Взял бы ты Игоря к себе. Не выбьешь сейчас из парня дурь, вовсе из него толку не будет. Взял бы в бригаду, приструнил…

Приструнил! Отцовские тревоги я понимаю, но если парня раньше не воспитали, то как в двадцать лет воспитание начинать? Теперь ремнем не намашешься, поздновато уже.

— Какой из меня учитель, — говорю. — Слыхал, небось, что толкуют: резковат Блинов.

— Слыхал… А может, Игорю то и надо.

— Если так вопрос ставишь, давай при нем поговорим.

Потом он появился, герой. Ладный из себя, красивый, сильный. Крепенький такой паренек, мастер спорта. Лицо открытое, стоит и улыбается. Я рассказал ему про разговор с отцом, а он мне лениво:

— Воспитывайте.

Ну, думаю, этого не приструнишь. В нашем деле помаленьку начинаешь разбираться в людях. Работаешь бок о бок, одно дело тянешь, рядом спишь — бригада! Всяких молодцов довелось повидать. Но тут понял, что за здорово живешь с этим Игорем не справиться. Он не выставляется, не хорохорится, а просто смотрит на тебя равнодушно и говорит: воспитывайте. Он, видать, и сам-то еще не знает, нужен ли ему паровоз. Тут ведь так: если нужен, то и говорить дальше можно. А у него на лице ничего, кроме скуки. Это, может, сильнее всего меня и задело.

— Да не воспитывать тебя отец просит, — говорю, — а в бригаду взять. Я вот и думаю: стоит ли? У нас в бригаде дисциплина.

— Да ладно вам. Слышал уже.

— Как это? — спрашиваю.

— У вас дисциплина, в школе дисциплина, в армии дисциплина… Надоело.

— Мне не послушание нужно, — говорю, а сам себе уже плохо верю. — Я работу буду спрашивать.

— Ладно, — говорит, — посмотрим.

Недели две он хорошо ездил. То есть, со мной хорошо. А только выпадало ему идти в рейс с моим напарником, Игорь начинал брыкаться. Плохо работал, небрежно. «Сойдет и так» — любимая поговорка. Однажды является. Вижу: с похмелья парень. В поездку, конечно, я бы его не взял. Но мы ставили машину на профилактику, и я решил не подавать виду. Пусть работает. Он покурил, позевал и — из будки. Я загородил ему дорогу. Он прищурился. «Ну-ка», — говорит и движение рукой сделал. Я поймал его руку, держу и молчу. Он тоже молча смотрит на меня, глаза холодные. Хотел руку вырвать, я не отпускаю. И плечом его, к котлу. «Дело, — говорю, — надо кончить сперва…» На другой день я ничего ему не сказал. Да и вообще старался меньше его наставлять, раз уж ему воспитатели надоели. Но спуску не давал. Он тоже упрямо гнул свою линию. Такая молчаливая война. А потом — то ли Игорю фордыбачить надоело, то ли он вкус к работе почувствовал — выходки его прекратились. Он сдал испытания, ушел на электровоз, сейчас ездит машинистом. Хорошо ездит.

Но это все случаи чрезвычайные, да и немного их было… Мы про опыт начали, про то, как его передать. На заводе проще, там учитель и ученик трудятся бок о бок. Мастер всегда рядом, подскажет. Знает, что подсказать: все промахи и ошибки ученика на виду. А тут проводишь парня в поездку и душа за него болит. Конечно, инструкции и правила он изучил, профиль дороги ему известен. Но как он ведет себя на подъеме или спуске? Где тормозит? Где потерял дорогие минуты? Любой отрезок пути, даже самый простенький и короткий, по-своему проходишь. Ну хорошо, о метеоусловиях, допустим, он не забывает, помнит про ветер и дождь, а ведь они каждый раз другие, эти ветра и дожди, каждый раз новое решение требуется… Или так: провел, скажем, кто-то удачно состав и сегодня ведет точно такой же по весу. Но все равно это другой поезд! Подвижной состав иной, состояние ходовых частей у него свое, а значит, и сопротивление движению иное. Там недосмотрел, здесь потерял минуту, скорость упала… Вот и получается: ошибок больших вроде нет, а рейс средний.