Луиза Гладышева - Кавалер ордена Улыбки

— Представьте, что этот больной — ваш сын или дочь, ваша мать, — сердится он. — Вы что, отнеслись бы так же невнимательно?

«Больной — самый близкий вам человек». Не об этом ли клятва Гиппократа, которую дают медики, одевая белый халат, — символ чистых помыслов и беззаветного служения человеку?

«Школой Илизарова» называют курганский институт все, кому довелось побывать здесь на курсах или стажировке. В шестидесятые годы, когда илизаровский метод с величайшими трудностями пробивал дорогу, уже тогда действовали в Кургане курсы — и в госпитале, и в областной больнице, где никаких условий для этого не существовало. Сейчас специальная кафедра занимается подготовкой и переподготовкой врачей. Руководит ею доктор медицинских наук Анатолий Дмитриевич Ли. В пору становления института, когда крепкая нужда была в научных кадрах, он приехал в Курган из Ленинграда.

А разве забыть молодым ортопедам и травматологам страны десятидневную школу, которую провели для них в институте Илизарова Центральный Комитет ВЛКСМ и обком комсомола и в которой занимались более двухсот «учеников» — начинающих ученых.

Лекции и задушевные беседы, операции, осмотр больных; доклады и обсуждения, дискуссии. Илизаров в дискуссии — человек прямо-таки незаменимый. Не успокоится, пока до мелочи не докопается, ни одного, самого незначительного вопроса не оставит без внимания. Он не любит людей инертных, равнодушных, ленивых. Сам кого хочешь зажжет, но и вокруг него должны все гореть: иначе работа не по душе.

Занятия во Всесоюзной школе молодых ортопедов и хирургов заканчиваются общей дискуссией. Вопросы Гавриилу Абрамовичу со всех сторон:

— Мы знаем, что ваши методы лечения утвердились не сразу. Не возникало ли у вас в связи с этим сомнений, разочарований? Не хотелось бросить все и уступить крупным авторитетам или заняться чем-нибудь попроще?

— Не хотелось, поверьте, — улыбается Илизаров. Молчит недолго и совсем буднично, просто говорит: — Истину вообще трудно постичь без мучительных сомнений, а утвердить без борьбы мнений — тем более.

— Значит, у вас были и есть враги?

— Нет, — качает головой Гавриил Абрамович, — врагов не было и нет. Просто одни искренне не верили и не понимали суть метода. Другие держались за старое, потому что боялись новых волнений. У третьих рушилось все, на чем они стояли и строили собственное благополучие. Так что по-человечески всех понять можно.

— Вы, значит, согласны на компромисс?

— Нет, понять человека и пойти на компромисс — далеко не одно и то же. Дело не в престиже и приоритете. Мы живем и работаем для людей, для их здоровья и счастья, и компромисс с собственной совестью здесь можно расценивать как предательство больных. Простите, наверное, я говорю прямо и грубо.

— Можете ли применить к себе слова Карла Маркса о том, что счастье — в борьбе?

— В борьбе я стремлюсь к достижению цели. Когда получается, действительно счастлив.

— Как проводите свободное время?

— Работаю все время, кроме отведенного на сон, поэтому свободного не остается. Раньше любил рыбалку, грибы собирать, бродить в лесу. Сейчас нет времени. Надо много сделать. А вы, — Гавриил Абрамович смотрит в зал, — вы молодые, у вас все впереди. Дерзайте, думайте, экспериментируйте, всматривайтесь в живую природу, она многое подскажет и откроет.

Сам он многому научился у природы и продолжает у нее учиться. Вот почему редкие прогулки в лес для него — радость душе и работа мыслям.

Не забыться, не уйти от самого себя… Человеку, мало общавшемуся с Илизаровым, могло показаться, что тот часто уходит в себя, невнимателен к собеседнику, не вникает в то, что происходит вокруг. Но обмануться здесь очень легко. Редкий человек умеет так слушать и так глубоко анализировать, как Гавриил Абрамович.

В вечном движении городских улиц ему вдруг слышится мертвый стук костылей по асфальту. В нежной музыке голоса дочери уловится чья-то печаль. В весенней капели, трепете доверчивого подснежника зазвучит победа добра над злом… В такие мгновения в нем творит художник и поэт, заявляет о себе гармония Природы и Человека.

БРУМЕЛЬ БЕРЕТ НОВУЮ ВЫСОТУ

Многие ошибочно полагают, будто широкая известность к курганскому доктору пришла лишь после того, как он поставил на ноги Валерия Брумеля.

Нет, не в одночасье, как думают некоторые, Илизаров стал легендарным. За два десятилетия до встречи с Брумелем жила легенда о курганском докторе. Но рядом с его именем она взяла такую высоту, на которую уже не мог подняться прославленный олимпийский чемпион.

Беда с рекордсменом мира по прыжкам в высоту Валерием Брумелем случилась осенью 1965 года. Поздним вечером по Яузской набережной Москвы несся красный мотоцикл. То ли секундная растерянность водителя на развилке дорог тому виной, то ли скользкий от дождя асфальт не удержал стремительно рвущееся вперед металлическое тело мотоцикла, только в то же мгновение его резко качнуло и бросило вместе с пассажиром на железобетонный фонарный столб.

Подняться с дороги пассажир не смог. Сначала он не почувствовал боли и не понял, что обнаженная до сахарной белизны сломанная кость — это его нога. Пассажиром был Валерий Брумель. Его доставили в Институт скорой помощи имени Склифосовского.

Опытным хирургам удалось собрать по кусочкам раздробленную ногу чемпиона, сшить порванные сосуды, мышцы, кожу. Известный хирург Иван Кучеренко сделал, казалось, невозможное, избежав необходимой в подобных случаях ампутации.

Знаменитый прыгун, поставивший десять европейских и шесть мировых рекордов, множество раз испытавший ликующее чувство взлета, лежал теперь закованным в тяжелый гипсовый футляр. Больная нога больше не принадлежала ему, и угроза ампутации не отступала.

Мучительные операции следовали одна за другой. Костыли мертвой хваткой связали спортсмена с землей, но они же давали ему и единственную возможность движения. Почти три года в операционных и палатах Центрального института травматологии и ортопедии. Последнее слово врачей лишило Брумеля всяких надежд на спортивную жизнь:

— Ходить будете, прыгать — никогда.

«…Я находился, что называется, в самом «разобранном» состоянии. Разошелся с женой, лишился сразу нескольких прежних товарищей. На костылях, с гниющей костью, а главное — без всякой надежды хоть на что-то, я понемногу начал «притрагиваться к стакану…» Я просто не представлял, что мне делать без спорта. Все время ощущал пропасть, дна у которой не было…» — так беспощадно откровенно скажет о себе, отчаявшемся и все-таки не смирившемся, Брумель.