Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

Ее не оставляло чувство «усталости и перенапряжения», казалось бы, успех должен был придать ей новые силы, но она их в себе не ощущала. Зато чаще, чем когда-либо раньше, бывала на людях. Теперь ее «непохожесть» из недостатка превратилась в достоинство, привлекающее, а не отталкивающее других, и она с радостью откликалась на приглашения в писательские дома или на прогулку по Нурмарке в компании ровесников. Конечно, ничто не могло сравниться с Хёврингеном, но он был далеко, так что Нурмарка с успехом заменяла его в течение года. Закончилось время ее одиноких прогулок; она стала более открытой и начала делиться своими впечатлениями с другими. «Прекраснейшее место, которое я когда-либо видела, — это буковая рощица на склоне горы Шеннугсосен», — писала она своему новому другу и коллеге по цеху Нильсу Коллетту Фогту[90]. Их дружба началась с того, что этот знаменитый писатель прислал ей письмо со словами похвалы — чего она никак не могла ожидать. Возможно, отчасти благодаря таким нечаянным радостям, плодам ее нового статуса, Сигрид и стала более открытой, перестала держать все в себе. Кто бы мог себе представить еще несколько лет назад, что такой известный писатель, мужчина намного старше ее, станет ей близким другом?

А почему бы ей не написать о жене, верной своему мужу, спросила как-то Дея. С этим можно подождать. Для начала Сигрид напишет сборник рассказов. Рассказов о молоденьких девушках в поисках настоящего чувства, их мечтах о счастье, стремлении обрести истинные ценности, в том числе в любви. Мир чувств и мир эроса. Она уже давно изучала его, и не только по народным балладам, книгам и пьесам. Она живо помнила все, даже свои самые ранние встречи с этими опасными чувствами.

«Во сне я знала обо всем», — писала она в посвященном эросу рассказе «Сон» из сборника «Счастливый возраст». Наверняка не все здесь взято из жизни самой писательницы, как могло бы показаться, — возможно, она вплела сюда фрагменты историй «попавших в беду» девушек. Однако большинство читателей ощутили в рассказе «тревожащую ясность чувств, какую дает только личный опыт»[91]. Повествование ведется от первого лица, двенадцатилетней героине снится сон. Она идет, ожидая кого-то, но не знает кого. И вот он появляется: «Он подходит сзади, кладет руки мне на плечи и притягивает к себе. <…> Помню, как всю меня захлестнуло небывало яркое чувство собственного существования». В следующем сне ей уже шестнадцать, действие опять происходит в «маленьком датском городке», и на этот раз она отлично знает, кого ждет. У него лицо как у прокаженного из ее детских страхов. Узкий рот, напоминающий кровавую щель. Он поднимает руку, ловит птиц и раздавливает их, так что слышен хруст птичьих косточек. Она видит кровь, текущую по худой белой руке. Он беззвучно смеется. И она знает, что его так развеселило — «та же рука расплющила бы меня, как только что раздавила испуганных воробьев». Обдумывая потом этот страшный сон, героиня объясняет его себе так: она увидела лицо, «которое я назвала лицом смерти, и лицом любви, и лицом жизни». Не впервые Унсет пишет об обоюдоострой природе любви — о лице смерти, которое эрос показывает бессильному против его власти человеку. Тема одного из ее стихотворений — горе, повсюду следующее за счастьем. Горе обращается к невесте:

Этой ночью приду я к тебе, как жених,Чтоб с тобой разделить твое ложе{10}.

Сигрид часто признавалась Дее, что тоскует по иной жизни, непохожей на ее теперешнюю «монашескую» — как она называла совместное существование с матерью и сестрами. Она мечтала влюбиться, мечтала, чтобы ее захватил ураган чувств и она сдалась бы без боя. Но какого рода любовь, помимо «плотского желания», могла предложить ей жизнь? А есть ли они на самом деле, эти чувства, что были превыше всех законов, чувства, описанные в книгах и прославленные в песнях? Вот какую любовь она искала, объясняя Дее: «Таков эрос. Мощное желание. Неудовлетворенное, оно делает жизнь невыносимой, а разделенное — составляет для двоих все счастье на земле. Доброта и нежность — или свирепая буря, оставляющая за собой пустыню»[92]. Судя по всему, она знала также, что к источнику этих чувств не бывает легких путей. Когда ей стало ясно, что мимолетные встречи в гостиничном номере не имеют ничего общего с великими чувствами, какими она их себе представляла? Мир интрижек не являлся для нее загадкой, она слишком хорошо была знакома с опытом других молодых девушек, чтобы попасться в эту ловушку. Хотя иногда ей и хотелось быть более искушенной в светской жизни, уметь вести забавные разговоры, но ее никогда не оставляла тоска по чему-то большему, чему-то совсем иному, нежели простой «опыт». Чему-то, что способно потрясти ее до глубины души. Временами ей казалось, что виной всему излишнее увлечение рыцарскими романами. А из пьес она чаще всего перечитывала шекспировских «Ромео и Джульетту», хотя любила и «Юлия Цезаря». Нередко Сигрид шутила, что лучше бы ей родиться сто лет назад — тогда бы ее уже выдали за «набожного и работящего парня, порядочного человека и уважаемого гражданина, который честно выполняет свой долг, а по воскресеньям гуляет в лесу в знак поклонения Руссо»[93]. С другой стороны, ей вовсе не хотелось пасть жертвой коварного женского недуга под названием «мечтательное ожидание принца», пока она тут сидит и вышивает.

Возможно, шуткой она пыталась скрыть свои подозрения, что исполнение желаний влечет за собой кару. И откуда у нее такая уверенность, что за одну ночь, за легкомысленную прихоть одной ночи можно расплачиваться всю жизнь? На этой идее она строит свои ранние «средневековые» романы. Да и «Фру Марте Оули» тоже — роковая ошибка; измена, которую ничем не искупишь; утраченное доверие вернуть невозможно. Правда, адюльтер писательница изобразила столь же пресным и банальным, как и сам брак. Таким образом, первый роман Унсет далек от идеализации любви. А сама она — могла бы согласиться на нечто меньшее, нежели «великая любовь»?

В ее записных книжках есть неопубликованное ироничное стихотворение под названием «Вечная любовь». Девушка, рыдая, приходит к хранителю райских врат Святому Петру в поисках возлюбленного, но оказывается, что тот попал в ад: «Нет, царство небесное не для тех, / кто на земле друг друга любил». Судя по всему, они неустанно мучили и терзали друг друга, но последняя строфа стихотворения поражает своей бесшабашной жизненной мудростью: «И она потянулась друга обнять: / „Ну что ж, к жару нам с тобой не привыкать“.

Неизвестно, чем навеяны эти строки — книгами, которые она читала со свойственной ей способностью вживаться в мир за печатной страницей, или же это был некий личный опыт, во всяком случае такой, что мог стать источником вдохновения. Об этом может свидетельствовать и еще одно неопубликованное стихотворение из записной книжки — „О любви“, где Унсет пишет: „Четырнадцатой была я, и я молчала“. Автор потешается над болтовней подруг о „своей пылкой любви“. Однако ее лирическая героиня молчит, потому что „он поцелуем запечатал мне рот“.