Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

Сигрид обожала мистику и утверждала, что кто-то «коснулся» ее, когда она приняла вызов Йосты и согласилась пересечь пастбище одна в непроглядную ночь: «Внезапно что-то холодное и бесформенное толкнуло меня по руке. Я развернулась; бежать я не смела, но прибавила ходу насколько возможно, и с каждым шагом меня все больше охватывал страх. На спину мне легла бесплотная тяжесть, это был страх, он был тяжелее воздуха, невидимой стужей он обволок мне лицо. Чем дальше, тем хуже — спотыкаясь и заплетаясь, я изо всех сил спешила вперед, а по телу струился холодный пот»[84]. При воспоминании об этом происшествии у нее мурашки бегали по коже — прямо как когда она слушала страшные истории, что рассказывали няня или отец!

Сигрид лежала на траве с дешевым изданием Байрона в руке и курила. Она отдохнула, набралась сил. Пришла пора возвращаться в контору. Книга продавалась неплохо, количество рецензий било все рекорды. Критики по большей части отнеслись к ней благосклонно, признавали роман вполне зрелым дебютом, а особой похвалы она удостоилась за свою для женщины-писателя «довольно нехарактерную честность». Было так странно видеть свое имя в прессе с титулом «писательница», превратиться в известную широкой публике «фрёкен Сигрид Унсет, молодую даму двадцати пяти лет, дочь покойного Унсета, известного археолога, стипендиата университета, и фру Унсет, урожденной Гют, из Калуннборга». Кое-какие замечания задели Сигрид за живое. В частности, некоторые критики порицали ее за употребление выражений из подросткового жаргона, а сам роман, по их мнению, был лишь одним в ряду дамских романов, результатов труда целой школы женщин-писательниц.

Среди немногих негативных отзывов была и статья анонимного рецензента в газете «Социал-демократ». Он утверждал: книга свидетельствует о том, что женщины неспособны понять сущность любви: «Фру Марта понимает эротику, но не любовь, что характерно для большинства женщин, и автор романа здесь не исключение»[85]. Подобная критика могла вызвать у нее только улыбку. Но еще больше ее рассмешила статья датского обозревателя из «Даннеброг», где он не скупился на похвалы, правда несколько по ложному адресу: «…ему присущи некая обаятельная дерзость, проникновение в суть явлений. Временами его стиль кажется грубоватым, но в любом случае оставляет впечатление истинно норвежской свежести»[86]. Ее приняли за мужчину. Должно быть, Сигрид смеялась до слез.

Для первого произведения книга расходилась весьма неплохо, за год было продано 513 экземпляров. Гонорар Унсет составил 600 крон — на сто крон больше, чем все ее годовое жалование секретарши. Сигрид оказалась единственной женщиной в компании трех успешных дебютантов: Юхана Фалкбергета, Улава Дуна и Хермана Вильденвея. Правда, первая книга Фалкбергета вышла еще в 1902 году в Рёросе, но в столице официально признавали только напечатанное в столице. Унсет приняли в Союз писателей, и там она снова повстречалась с Петером Эгге, тем самым, кому так и не осмелилась довериться, когда мучилась над «Оге, сыном Нильса из Ульвхольма».

Юхан Фалкбергет, дальний родственник Сигрид, приветствовал ее вступление в ряды «собратьев по перу и предупреждал, что каждый начинающий писатель должен быть готов к жестокой борьбе за существование»[87].

Совершенно неожиданно для себя она оказалась в центре внимания и осознала, что является весьма заметной женщиной. Ее дебютная книга удостоилась похвалы за серьезность подхода к актуальной теме современности, да и мало кто мог похвастаться столь же запоминающейся начальной фразой. Появление Сигрид Унсет в писательской среде вызвало настоящую бурю. Мужчины-писатели толпились вокруг новой красивой коллеги. Вот какой увидел ее Херман Вильденвей, тоже дебютант того года, но гораздо более известный и искушенный литератор. Дело было 4 декабря 1907 года на писательском обеде в кафе «Энгебрет»: «За столом сидела статная женщина лет двадцати пяти, крупная, с роскошной фигурой, и курила тонкие сигареты. Первое, что мне пришло в голову, — передо мной прогрессивная молодая дама, сама воплощенная независимость. Ее большие темные глаза изучали лица присутствующих. Складывалось впечатление, будто она делает про себя критические заметки, оставаясь при этом равнодушной ко всему происходящему вокруг. „Это Сигрид Унсет, — сказала мне Барбра Ринг, — ее ожидает большое будущее“. „Аскехауг“ напечатал ее первый роман по рекомендации Гуннара Хейберга»[88].

В то время Унсет размышляла сразу над тремя литературными проектами одновременно. «Вообще-то теперь мне бы следовало отдохнуть, — пишет она Дее, усталая, но довольная поднятой шумихой, — однако боюсь, что времени осталось не так уж много. Во всяком случае, в моей голове еще по крайней мере три книги, рвущиеся на бумагу, и временами начинает казаться, что нужно поторопиться. А еще врач говорит, что сердце у меня не в порядке и вряд ли станет крепче, если не откажусь от спорта и табака. Ну а я, знаешь ли, неспособна отказаться ни от того, ни от другого»[89].

Очевидно, что Сигрид очень даже по душе и ее новообретенный писательский имидж, и забота врача о ее здоровье. Возможно, она слегка бравировала? Она, так много прочитавшая и еще такая юная? Ведь по большому счету она продолжала жить размеренной и скромной жизнью секретарши, дни проводила в конторе, вечера коротала в кругу семьи. Единственным доступным ей излишеством оставалась только работа над книгами по ночам. Веселые писательские посиделки были скорее исключением в череде серых будней. До следующего отпуска в горах надо было ждать почти год. Тем чаще в письмах к Дее она напускала на себя эдакую небрежность, принимая позу свободного художника, что гуляет по окрестностям, курит и пишет по ночам. Ей куда больше нравилось рассказывать об этом, чем о другой стороне своей жизни — монашеской: незамужняя сестра шьет для младшей приданое. Рагнхильд обручилась с почтмейстером из Швеции Эйнаром Вибергом, с которым познакомилась, навещая Сигрид и Йосту в горах. А еще Сигрид вышивала детский воротничок — Дея уже давно вышла замуж за своего Леонарда Форсберга, а теперь у нее родилась девочка. Пока Сигрид радовалась своему первому роману, подруга радовалась первенцу. Так что счастливая писательница сидела и вышивала для женщин, добившихся победы на других фронтах.

Ее не оставляло чувство «усталости и перенапряжения», казалось бы, успех должен был придать ей новые силы, но она их в себе не ощущала. Зато чаще, чем когда-либо раньше, бывала на людях. Теперь ее «непохожесть» из недостатка превратилась в достоинство, привлекающее, а не отталкивающее других, и она с радостью откликалась на приглашения в писательские дома или на прогулку по Нурмарке в компании ровесников. Конечно, ничто не могло сравниться с Хёврингеном, но он был далеко, так что Нурмарка с успехом заменяла его в течение года. Закончилось время ее одиноких прогулок; она стала более открытой и начала делиться своими впечатлениями с другими. «Прекраснейшее место, которое я когда-либо видела, — это буковая рощица на склоне горы Шеннугсосен», — писала она своему новому другу и коллеге по цеху Нильсу Коллетту Фогту[90]. Их дружба началась с того, что этот знаменитый писатель прислал ей письмо со словами похвалы — чего она никак не могла ожидать. Возможно, отчасти благодаря таким нечаянным радостям, плодам ее нового статуса, Сигрид и стала более открытой, перестала держать все в себе. Кто бы мог себе представить еще несколько лет назад, что такой известный писатель, мужчина намного старше ее, станет ей близким другом?