Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II

Как ни приготовлены были бояре к печальной катастрофе, однако же все они оцепенели от ужаса, все… кроме Годунова! Последняя минута царя была первою минутою новой жизни временщика, требовавшею от него всей его энергии. Придав своему красивому лицу выражение, соответствовавшее печальной обстановке, правитель немедленно предложил вельможам во исполнение воли «новопреставленного» присягнуть царице Ирине, и Годунову повиновались. Он же распоряжался погребальною церемониею; утешал, уговаривал сестру свою царицу Ирину, словом, явил себя и здесь, как всегда и всюду, человеком смышленым, ловким и энергичным. Покуда он распоряжался во дворце и в храме, тысячи его клевретов, рассеянных по Москве, внушали огорченному народу, что единое спасение царства, о котором должно Бога молить, заключается в том, чтобы венец Мономахов был предложен мудрому правителю; ссылались на его подвиги, заслуги; напоминали народу о бесчисленных его благодеяниях. Это же самоё повторяла боярам и духовенству царица Ирина Феодоровна, объявив им, что она слагает с себя свой сан и имеет непременное намерение постричься в монахини. Ее заклинали не противиться воле покойного супруга, не лишать России своей материнской любви… Но царица была непреклонна и вместе с Борисом Годуновым выехала из Москвы в Новодевичий монастырь, в котором и постриглась под именем Александры…

И осталось царство русское круглою сиротою на попечение бояр, словно корыстолюбивых опекунов… Это тридцатидневное междуцарствие было комическим прологом страшной трагедии царствования Бориса Годунова: он играл комедию с народом, кокетничал с ним своим поддельным великодушием, заставляя предложить себе ту самую корону, которая уже была у него в руках. Февральские волнения Москвы 1598 года были тем же самым, чем был декабрьский переворот 1852 года в Париже, с тою, однако же, разницею, что в Москве лились реки слез, а в Париже ручьи крови… Повторяем — маневры похитителей власти всегда и повсеместно были одни и те же.

БОРИС ФЕОДОРОВИЧ И ФЕОДОР БОРИСОВИЧ ГОДУНОВЫ

(1598–1605)

Осиротелая Москва, напуганная наветами клевретов Годунова и ими распущенными слухами о бедствиях, угрожающих царству русскому, ухватилась за лукавого временщика, как за якорь спасения, а он — по удачному сравнению Пушкина в его «Борисе Годунове» — «ломался перед предлагаемой ему властью, как пьяница пред чаркою вина». Патриарх Иов со всем духовенством и боярами отправился в Новодевичий монастырь к монахине Александре (царице Ирине) — заклинать ее от имени всего царства русского благословить ее брата на принятие венца и тем исполнить волю Божию и народную. Тронутая слезными мольбами святителя, бывшая царица со своей стороны умоляла Бориса покориться выпавшему ему жребию (благодаря его же лукавой передержке, заметим). Но Годунов, продолжая разыгрывать роль бескорыстного сына отечества и, так сказать, входя в эту роль, отвечал с притворным ужасом, что ему никогда и в помышление не входило быть когда-нибудь царем; указывал на бояр, знатнейших родом, более его достойных наследовать покойному Феодору; клялся, что не осмелится прикоснуться к скипетру, бывшему в руках этого ангела… На этот мелодраматический монолог патриарх со своей стороны отвечал длинною речью, украшенною всеми возможными риторическими фигурами, ссылками на историю, текстами и т. д. Годунов упорствовал, и глашатаи воли народной возвратились в Москву с отказом.

Тогда созван был великий собор, составленный из выборных от всех городов царства русского. Покуда он устраивался, государственными делами правила боярская дума, издававшая указы от имени царицы Александры. Этот временной образ правления был не по сердцу народу, искони веков уподоблявшему себя пчелиному улью, существование которого без матки немыслимо, и во многих городах обнаружились беспорядки, именно вследствие желания народного — скорейшего водворения порядка… К довершению ужаса разнесся слух, будто России угрожает крымский хан новым вторжением.

В пятницу 17 февраля 1598 года в Кремле происходило первое заседание государственного собора для обсуждения великого вопроса об избрании царя. В лице усопшего Феодора Ивановича пресекся Царский род Рюрика: глас народа, как глас Божий, должен был назвать родоначальника новой династии из среды знатнейших бояр, и все члены всемирной думы (в числе свыше тысячи человек) назвали единогласно Бориса Феодоровича Годунова! В подтверждение его прав заседавшие в думе вельможи привели несколько фактов из жизни счастливого избранника, возросшего вместе со своей сестрою при дворе покойного Ивана Васильевича и вскормленного его хлебом-солью. Узнав однажды, что Борис заболел, Грозный навестил его и сказал ему: за тебя страдаю, как за сына, за сына — как за невестку, за нее — как за самого себя! Затем царь, сложив три перста правой руки, промолвил: «Вот Феодор, Ирина и ты! не раб, но сын мой!» На смертном одре, во время исповеди, Грозный выслал из своей опочивальни всех, кроме Бориса Феодоровича Годунова. «Для тебя, — сказал он при этом, — обнажено сердце мое. Тебе приказываю мою душу, сына, дочь и все царство… Блюди их, иначе дашь ответ Богу!» Если таковы действительно были отношения Годунова к царскому дому, тогда, конечно, он имел полное право быть наследником престола, как выморочного имения, хотя и тут возникает спорный вопрос: не более ли Бориса Годунова имели прав Романовы, Сицкие, Шуйские, Ростовские и многие, многие бояре? Годунов Грозному был «не по-хорошему мил, а по милу хорош»; Иван Васильевич сажал на престол и Симеона Бекбулатовича, как Калигула и Гелиогабал производили своих коней в сенаторы римские, но законно ли это было? Царство не усадьба, корона не золотая сулея, которые можно было дарить кому вздумается… В единогласном избрании Годунова всего удивительнее миролюбие олигархов и знати; на них тогда словно туман нашел; а что он побаивался тогда каких-нибудь решительных мер с их стороны, тому доказательством служит его уединение вместе с сестрою в келье Новодевичьего монастыря, где пребывало и все его семейство.

Февраля 20 патриарх, весь синклит и знатнейшие бояре опять отправились к лицемеру на поклон с просьбою удостоить принять царский венец, и опять повторилась та же сцена: Годунов ужасался, плакал, называл депутатов искусителями и выслал их вон из монастыря. На другой день во всех церквах отслужен был праздничный молебен о смягчении сердца народного избранника; всю ночь Москва не смыкала глаз, а на заре весь город, предшествуемый крестным ходом, устремился к Новодевичьему монастырю… Из ворот обители навстречу патриарху вынесли икону Смоленской Богоматери, за нею вышел и Годунов. Заливаясь слезами, он упал на колени пред иконою Владимирскою и воскликнул: