Ольга Симонова-Партан - “Ты права, Филумена!” Об истинных вахтанговцах

Не сомневаюсь, что фраза “Ты права, Филумена!” не раз проносилась в голове отца после его изгнания из Театра, поскольку моя провидица-мама нередко предсказывала, что Ульянов рвется к власти и в один прекрасный день своего добьется. Надо признать, что к Михаилу Ульянову мама относилась с большой симпатией. Видела в нем крепкого русского мужика, без всяких эстетских изломов. Она в своих мнениях о людях не основывалась на выгоде от них или их опасности для ее близких — у нее были свои собственные критерии.

Помню, как в момент затишья и перемирий, при самых неожиданных обстоятельствах, мама вдруг, слегка потирая виски, предостерегала отца:

— Женя, Миша Ульянов рвется к власти. Рвется давно, и придет время, он тебя свергнет — и будет по-своему прав.

— Не выношу я твоего кликушества!!! Я никому не позволю шутить с театром Вахтангова. Вот опять ты испоганила всем нам ужин. Слышать не хочу! Мишка актер, у него столько должностей, столько регалий. Зачем ему власть в театре?

— Я же сказала, будет прав по-своему. Вот посмотришь!

Более того, перед самой смертью мама решила написать письмо именно Михаилу Ульянову, с просьбой защитить любимых ею людей от напастей судьбы. Она еще со времен своей вахтанговской молодости очень доверительно и нежно относилась к Михаилу Александровичу, и он платил ей тем же. Пословица: “Муж и жена — одна сатана” не имеет никакого отношения к браку моих родителей, они не подходили ни под какие рамки народной мудрости.

Письмо мамы к Михаилу Александровичу Ульянову:

12 июня 1980 года. Ульянову.

Миша, я смертельно больна… Для очистки совести, а не из страха смерти еду в Киев. Вряд ли мне там смогут помочь: я верю в чудеса, но не для себя.

Мне некому, кроме Вас, поручить моих детей — Олю с Володей [мой первый муж, артист театра Вахтангова Владимир Симонов] — и мою единственную подругу Марину Александровну Пантелееву. Я сама ничем не смогла ей помочь в училище, но без меня ее могут сожрать.

Прошу Вас, не допустите этого. Это Вас не обязывает ни к чему, кроме крайнего случая: не дайте кого-либо из них сожрать и погубить.

Будьте счастливы. Лера.

Письмо это было написано за семь лет до изгнания отца из театра. Что это — предчувствие, что Ульянов вскоре свергнет отца? Желание защитить близких, любимых людей? Или действительно доверительно-доброе отношение к железному председателю, в котором мама видела глубины, сокрытые от отца? Не знаю, было ли это письмо отправлено адресату, или это был крик ее души, страх за близких. О том, что существует письмо к Ульянову, которым я могу воспользоваться, как некой охранной грамотой, мама мне говорила в последние месяцы ее жизни. Копия письма, хранившаяся у меня, никогда не была мною использована и к Ульянову я никогда ни с чем не обращалась. Это было бы немыслимым предательством по отношению к отцу, который иначе как преступником его после переворота не называл.

А вот еще одна удивительная дневниковая запись, сделанная мамой за несколько недель до ее смерти, 20 августа 1980 года: Снилось, что в переулках училища гуляю с М. Ульяновым по черному снегу и мокрым от тающего снега, хлюпающим мостовым. Спокойно и долго гуляем и разговариваем.

За несколько месяцев до смерти, в мае 1994 года, отец присылает мне звуковое письмо, которое ясно дает понять, что до последних дней своих он не мог простить Ульянову главного, с его точки зрения, преступления против Театра — забвения прошлого, забвения имен учителей.

Ну что же тебе сказать, деточка? Я все время думаю о том, как важно в Москву врубить имя моего отца… Имя поверженное, имя, которое в театре Вахтангова предано забвению… отрешено от театра. Кстати, мой портрет вынесли оттуда, а не так давно с полными почестями меня, как икону, опять внесли в большое фойе и повесили даже под Вахтанговым — ну, я, конечно, хохотал… Мало того, открыли мой кабинет и там тоже повесили мой портрет. Вот… говорят, что Ульянов боится возмездия, и что присутствие моего портрета как-то сглаживает его преступление… А он преступник… это совершенно очевидно… потому что довести театр до такого состояния, до которого он довел, мог только страшнейший преступник… для которого не существует (не помню точно цитаты Пушкина), но, кажется, что-то в этом роде:

Два чувства дивно близки нам,В них обретает сердце пищу:Любовь к родному пепелищу,Любовь к отеческим гробам.

Вот отсутствие Рубен Николаевича, отсутствие Щукина, Мансуровой в самих душах нового поколения вахтанговцев — это, конечно, преступление.

Я бережно храню в своем домашнем архиве эти родительские предсмертные мысли о ныне покойном Михаиле Александровиче Ульянове — то ли главном защитнике, то ли главном недруге нашей семьи: “Ты деточка, уж как-нибудь разберись во всем сама — правда ведь у каждого своя”.

Евгений Симонов

Без названия

Каменные лица,Ветер ледяной.Под землей не спитсяЖенщине одной.

Мне не зря кричалиДве ворожеи,Что она ночамиПрячется во ржи.

Бродит по проселкуВ неурочный час,Из-за ставен в щелкуНаблюдая нас.

Жизнь ее зарницейОзарила ночьИ быстрее птицыОтлетела прочь.

На земле без милойЖдет меня беда.Я хочу в могилу!Я спешу туда!

Лягу с нею рядомС ясной головой,Стану листопадомЛивнем и травой.

Встречусь с облаками,Словно исполин.Свой могильный каменьМы испепелим!

Ты была мне светом,Темой и судьбой.Ты была ответомНа вопрос любой!

Относясь к врачам с мистическим ужасом и панически боясь людей в белых халатах, отец никогда не уделял ни малейшего внимания своему здоровью. Свое отношение к медицине он формулировал так: “Все врачи, к которым я не ходил, принесли мне больше пользы, чем те, к которым я изредка ходил. Все пилюли, которые я не принял, принесли мне гораздо больше толку, чем те, которые я принял. Проверяться в поликлинику или на эту вашу идиотскую диспансеризацию меня понесут только на носилках, вперед ногами”. Так оно и вышло. Он долго игнорировал симптомы одновременно сердечной и мужской болезней. Оказавшись при смерти, переехал на время в мою квартиру на улице Танеевых (ныне переименованной в Малый Власьевский переулок). Там ему было спокойнее. У него к этому моменту была масса личных сложностей, так как он одновременно был задействован в нескольких эротических и платонических сюжетах, о чем по-молодецки задорно регулярно отчитывался мне через океан по телефону.