Валери Триервейлер - Благодарю за этот миг

Мой сын родился в январе, и я вновь приступила к работе прямо в штаб-квартире Социалистической партии, на улице Сольферино: 21 марта там проходила “ночь выборов” – выборов в Национальное собрание. Вечером того дня социалисты узнали о своем сокрушительном поражении. Атмосфера похоронная. И я спрашиваю себя: что я делаю в этой мрачной обстановке, когда дома меня ждет ребенок, которому нет еще и трех месяцев.

Как и большинство депутатов-социалистов, Франсуа Олланд сметен синей волной[18]. Он сильно подавлен. Через какое-то время мы с ним обедаем вдвоем в ресторане “Ферма Сен-Симона”. Он открывает мне душу, поверяет свои мысли о будущем. Политика у него в крови, но этот провал его потряс. Он прикидывает, не бросить ли ему Коррез: этот избирательный округ слишком сложен для левых, ведь он находится в самом сердце региона, преданного Шираку, – так, может, сменить его на какой-то другой?

В тот день он поразил меня своей откровенностью. Вопреки обычному своему поведению, не блистал ни веселостью, ни юмором. Хорошо помню его потерянный взгляд. В жизни политического журналиста это редкость – такое искреннее, доверительное общение. Но в наших отношениях нет никакой двусмысленности. До сих пор Франсуа Олланд ни словом, ни делом не выказывал сомнительных намерений на мой счет, в отличие от многих других политических деятелей.

Итак, в законодательных органах остаются всего пятьдесят два депутата-социалиста, слишком мало, чтобы занять меня на полный рабочий день. И дирекция “Пари-Матч” просит меня уделить побольше внимания правительству Эдуара Балладюра. Таким образом я знакомлюсь со всеми деятелями правого сектора. Мой блокнот распухает от новых адресов. И мы с Франсуа Олландом на какое-то время теряем друг друга из виду.

В то время я решила родить второго ребенка. Люблю такие перерывы в работе, такие вехи в жизни женщины-матери; каждый раз это переживается как впервые. Мой старший сын родился в самый разгар выборов в Национальное собрание, второй – в разгар европейского голосования 1994 года! Для журналистки-политобозревательницы я выбрала не самое удачное время рожать, но мне это безразлично. Как бы я ни любила свою профессию, мои материнские чувства гораздо сильнее. И еще через два года я снова забеременела.

У меня много братьев и сестер, погодков: ведь мои родители произвели на свет шестерых детей за четыре с половиной года. Да-да, всего за четыре с половиной! Две девочки-двойняшки и еще по ребенку в год. Но главный подвиг даже не в этом. Моя мать разрешилась шестым ребенком через пять дней после… своего двадцатилетия.

Я смотрю на черно-белые фотографии моей матери, такой молодой, в окружении ее выводка, с младшим на руках, – трогательное зрелище! Она такая красивая, и ни у кого не было лучшей матери, чем у нас. Она всегда все брала на себя, и в этом я стараюсь ей подражать.

Машины у нас не было, и она ездила за продуктами на велосипеде, а накормить нужно было девять человек: с нами жила моя бабушка с материнской стороны. И в школу она тоже возила нас на велосипеде – сразу по трое. При этом ей еще приходилось ухаживать за моим отцом-инвалидом, человеком с трудным характером. У него не было ноги, он потерял ее в возрасте двенадцати лет, в 1944 году, когда его ранило осколком мины. Мы, конечно, с рождения видели отца на деревянной ноге, прямо вылитый Джон Сильвер. Для нас он не был просто инвалидом – он не переносил этого слова. У него было более почетное звание – тяжелый инвалид войны. Помню, одна из моих подружек в начальной школе сказала мне:

– Если бы у меня был такой отец, как у тебя, я бы плакала с утра до ночи.

Я удивилась, я ее не поняла: с чего это я должна плакать?

Мой отец умер в 1986 году, так и не рассказав нам о том, как его постигло это несчастье. Но во время президентской кампании Франсуа одному из журналистов “Уэст-Франс” попалась на глаза статья о том трагическом дне. Какой-то водитель нашел на обочине дороги трех мальчиков. Один из них был мертв, двое других ранены. Мой отец был без сознания. Его удалось спасти, однако ногу пришлось отнять. Там же, в придорожной канаве, он, видимо, оставил и свою жизнерадостность. В тот день, когда я прочитала эту совсем коротенькую заметку, я поняла, какую трагедию пережил мой отец. Вот тогда-то я и заплакала, сидя в одиночестве и думая о том, что ему пришлось вынести.

В школе, когда нас просили указать профессию родителей, мы писали в клеточке “отец” аббревиатуру ИВ (инвалид войны), а в клеточке “мать” – БП (без профессии). Этим мы отличались от других детей. Наши родители не работали, они все время находились дома. И мы даже мечтать не могли о том, чтобы пошататься где-нибудь после уроков. Нам давали не очень-то много свободы.

Едва вернувшись домой и съев полдник, состоявший из хлеба с джемом или пастой Nutella, мы рассаживались вокруг стола в комнате, которую именовали “общей залой”. И делали уроки, а мать тем временем вязала, сидя во главе стола, и в любой момент могла заставить любого из нас рассказать наизусть стихотворение или проверить, как выучена таблица умножения.

Сама она всего лишь кончила среднюю школу, но выпускных экзаменов не сдавала и поэтому следила за нами в меру своих возможностей. Я восхищалась ею, но твердо решила не повторять ее судьбу. Она была рабой всего нашего семейства и не могла уделить себе ни минуты. А часто переносила такое, что даже представить трудно.

Но она обладала невероятной жизнестойкостью и стремлением к свободе. Так, например, она тайком от отца научилась водить машину и сдала экзамен на права. Мы были в курсе, поскольку должны были прикрывать ее отсутствие дома. И когда она получила права, отец не только согласился, чтобы она его возила, – они купили подержанный семейный “пежо-404” с тремя рядами сидений. Малыши усаживались сзади, а самый мелкий – в середине салона. И начались наши воскресные прогулки, в том числе посещения замков, куда мы могли входить бесплатно по карте “многодетной семьи”.

Мать совершила еще один знаменательный поступок, все так же втайне от отца: она стала искать работу. Это было в 1982 году. Мне уже исполнилось семнадцать лет. Она узнала, что в Анже требуется кассирша на катке, и получила это место. Отец плохо воспринял этот порыв к независимости, хотя время от времени мать работала по субботам на рынке, помогая одному из моих дядьев торговать цветами. Я ужасно любила бегать к ней туда и помогать заворачивать букеты. Но в данном случае речь шла о работе со сложным расписанием, с полной занятостью даже по выходным, а в некоторые вечера и допоздна. И вот ее жизнь, как у многих наших женщин, стала беготней наперегонки со временем. А ведь у нее было шестеро детей и муж-инвалид, которого возраст и болезни делали все более и более деспотичным. Она вбегала в дом и начинала судорожно готовить обед, который даже не успевала разделить с нами. Только присаживалась на пять минут и торопливо съедала что-нибудь готовое прямо из пластиковой коробочки. Я и три мои сестры помогали ей по хозяйству. А двух наших братьев отец освободил от домашней работы, позволяя разве что выносить мусор на помойку.