Александр Нилин - Валерий Воронин - преждевременная звезда

В фильме «Июльский дождь» он снял Александра Белявского, похожего внешне на Воронина…

В баре не обошлось без разговора о футболе. Воронин ничем не напоминал того растерянного, расстроенного и даже удрученного неудачей игрока, которого видел я на поплавке вблизи «Ударника». Он уже нашел случившемуся в матче с бразильцами, казалось бы, спасительное для продолжения спортивной жизни объяснение. Трезво — я сознаю некую двусмысленность оценки произносимого ночью в баре — разобравшись в сильных сторонах, но не преимуществах Пеле, Воронин посетовал обступившим его артистам, что растопыренные руки великого бразильца мешают к нему подступиться. Борис Хмельницкий и прочие вполне удовлетворились объяснениями Валерия. И поверили, что в игре на мужской принцип бразильцы ни за что бы у сборной СССР три на ноль не выиграли. И слова Воронина осенью получили подтверждение на «Маракане», где с обидчиками сыграли вничью. За Пеле персонально отвечал ростовский защитник Виктор Афонин.

— 20—

Тренер «Торпедо» Марьенко обещал заводскому руководству, что если те поспособствуют возвращению Стрельцова не только на свободу, но и в команду, «Торпедо» вернет себе первенство. После сезона шестьдесят четвертого, когда на удивление всей футбольной общественности торпедовцы показали, что сомневаться в их жизнеспособности больше нет резона, почему бы и не поверить было в чудо. Под чудом я, прежде всего, имею в виду уровень, на который должен был выйти Эдуард после такого перерыва в практике. Никто не мешает нам мечтать и жаждать вышеназванного чуда. Но в конкретный футбол играют — может быть, и к сожалению — не имена и не легенды, а конкретные опять же люди. И когда эти — кто же спорит: великие люди — на семь лет стареют (а семь лет в футболе это целая жизнь), не празден вопрос о том, не принимаем ли мы желаемое за действительное?

Мы смеялись над мальчишкой Щербаковым, усомнившемся в Стрельцове образца шестьдесят пятого года, но когда начался сезон, очень многие испытали разочарование, увидев отяжелевшего Эдика на поле и, к тому же, сильно изменившегося внешне. Он и в былые годы нередко простаивал большую часть матча, но такая выключенность убедительно компенсировалась затяжным рывком, заставлявшим публику подняться со своих мест, увидев, что Эдик принял мяч на своей еще половине поля. Сейчас же он, не отказавшись от своих привычек созерцателя, ограничивался пасами, не вполне понятными новым партнерам, не привыкшим к такому игровому остроумию. Оставшийся без Стрельцова Иванов чаще требовал играть на себя — и совершенно прав был. А тут вдруг игрок, призванный завершать атаки, занят исключительно распасовкой. И совсем не забивает голов. Не хочет или не может? Боже мой, как же мы радовались первому голу Эдика — в минские, если не ошибаюсь, ворота, — совсем, как мне тогда показалось, невыразительному, но позднее Стрельцов сказал, что вот такие голы («без звона») он и любит забивать… В той игре он и еще один мяч забил — ему дали пробить пенальти, вратарь угадал направление, среагировал, мы все зашлись от досады, но Эдик повторным ударом спокойно поднял мяч прямо под перекладину…

О Стрельцове, вспомнив любой эпизод его игры и жизни, можно говорить бесконечно. Но не злоупотребляю ли я обращением к теме Стрельцова в повествовании про Воронина?

Надеюсь, что нет. Ведь к дальнейшей судьбе Валерия Воронина, взошедшего к футбольной славе и наибольшему авторитету в «Торпедо», новая жизнь в команде, начатая весной шестьдесят пятого года Эдуардом Стрельцовым имеет самое непосредственное отношение.

Без Стрельцова «Торпедо» поднялось к наибольшим ансамблевым высотам. Мы договорились, что в футболе нет сослагательного наклонения — и в любом другом случае просто глупым бы показался ход рассуждений, основанный на предположениях, как бы выглядел суперклуб шестидесятого года, не прервись карьера Эдуарда… Но, заметьте, что даже неслыханный торпедовский взлет не излечил нас от тоски по Эдуарду. И, вероятно, в его присутствии Маслову пришлось бы конструировать для команды другую игру. А вот лучше, хуже бы получилось — остается гадать, поражаясь задним числом: какими же богатствами располагал отечественный футбол сорок лет назад!

Весь сюжет (как сказал бы Борис Батанов), однако, заключается в том, что по вине заводского руководства «Торпедо» отказалось от великого Маслова и, тем не менее, пережив труднейшие для себя времена, снова поднялось при тренерстве Марьенко, которого и после самых больших из достигнутых им побед никто с прежним наставником автозаводского клуба и не собирался сравнивать. Собрав команду для новой цели, не удовлетворившись вторым местом в чемпионате и поверив, при всей своей кажущейся приземленности, в чудо по имени Стрельцов, Виктор Семенович Марьенко заслуживает всяческого уважения. Тем более, что принявший киевское «Динамо» «Дед»-Маслов имел теперь у себя в распоряжении целую футбольную страну — Украину. И спорить за первенство предстояло с ним.

Потенциально киевляне и в шестьдесят пятом году были моложе и сильнее. Собственно, чемпионство в том сезоне уже светило — черновик (или эскиз?) трех подряд последующих побед во всесоюзных турнирах специалистами читался с пониманием и представлением о ближайших перспективах.

Конечно, хочется, абстрагировавшись от скучных материй (да и почему мы должны всегда сводить к ним столь метафизическую игру, как футбол?), сказать, что судьба ворожила Стрельцову — высшая справедливость требовала, чтобы вернулся он в футбол не менее эффектно, чем вошел в него.

Но все же было бы преувеличением сказать — да я уже обмолвился раньше об этом, — что именно стрельцовские заслуги обеспечили победу…

Он несомненно придал самим присутствием своим уверенности торпедовским игрокам — особенно тем, кто звезд с неба не хватал и знал, к тому же, Стрельцова понаслышке. Но и проблем он середнякам прибавил — они не могли уследить за его мыслью. А в общепринятом смысле Эдик, пока не набрал форму, тормозил игру. Лидерам же надо было делить с ним пирог власти в игре — от перепадов в стрельцовском характере, когда покладистый и не претендующий на особое лидерство в быту он превращается на поле в Гулливера, которого лилипуты боятся и связывают своей невозможностью вырасти, лидеры отвыкли. И воспитанные восторгом перед его гением или сами, как Валентин Иванов, ставшие частью стрельцовской легенды, не могли не относиться к нему с некоторой настороженностью: не выглядеть бы в сравнении с ним ну не лилипутами, разумеется, а все же заметно ниже… И, пожалуй, главной заслугой Марьенко тогда оказалось умение соединить Стрельцова с теми, кого выдвинул шестьдесят четвертый год, но — ни в коем случае — не противопоставить.