Вольфганг Ганс Путлиц - По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)

В клубе гвардейской кавалерии пошли разговоры, что я стал частым гостем не только у французов, но и в других посольствах стран Антанты. Однажды после обеда я был в связи с этим вызван к управляющему делами клуба ротмистру фон Хейдену. При разговоре присутствовали другие члены клуба.

— Господин фон Путлиц, мы хотим серьезно указать вам на то, что, согласно нашему уставу, для членов клуба недопустимо поддерживать с представителями враждебных государств какие-либо связи, которые выходили бы за рамки чисто служебных отношений. Нам стало известно, что вы днюете и ночуете не только в итальянском, но даже прежде всего во французском посольстве.

Я ответил, что намерен в ближайшее время поступить в министерство иностранных дел и что в этом министерстве общение с иностранными дипломатами относится к числу обычных профессиональных обязанностей.

— Однако пока вы еще не в министерстве иностранных дел, и мы вынуждены просить вас немедленно порвать подобные связи, так как не хотим создать прецедент, на который, возможно, могли бы ссылаться другие. Вы понимаете, что мы должны хранить дисциплину и сплоченность нашего бывшего офицерского корпуса.

Вся эта история меня настолько возмутила, что я повел себя по отношению к г-ну фон Хейдену, видимо, более дерзко, чем это следовало, учитывая его возраст.

Фон Хейден вскипел:

— Я потребую суда чести, перед которым вам придется отвечать. [65]

— Очень хорошо, — возразил я. — В таком случае я немедленно заявляю о своем выходе из клуба гвардейской кавалерии

Сделав поклон, я удалился, не подав руки никому из присутствовавших. С тех пор я никогда не переступал порога этого клуба.

Это было последним толчком, который помог мне внутренне порвать с вчерашними людьми. Уже тогда для меня было ясно: пока эти тупые, самодовольные реакционеры и шовинисты будут иметь вес, в Германии никогда не удастся создать приличной, свободной жизни, она никогда не сумеет установить благоразумные, мирные отношения с другими государствами Европы.

На выборах президента, назначенных в связи со смертью Эберта, я сознательно голосовал против Гинденбурга. Я стал ярым приверженцем движения сторонников пан-Европы, которое как раз тогда получило широкое распространение, проглатывал брошюры графа Куденхове-Калерги и не пропускал ни одного собрания в Берлине, на котором он выступал.

Настоящим вождем, который мог привести нас в прекрасное, лучшее будущее, казался мне министр иностранных дел Густав Штреземан{6}. На людей, подобных Хейдену и его окружению, он действовал, как красный платок на быка, поскольку стремился к взаимопониманию с Францией и прокламировал в качестве своей окончательной цели мирное объединение старой Европы. Тогда я не понимал, что политика Штреземана была палкой о двух концах. Меня воодушевляла великая европейская идея. Перспектива работать непосредственно под руководством такого человека в интересах достижения подобной великой цели казалась мне чудесным исполнением мечты всей моей жизни, разрешением мучившего меня конфликта. Мне казалось, что дипломатическая служба не будет оставлять у меня неприятного привкуса. С этого времени я буду чист перед собственной совестью и перед немецким народом, перестану быть паразитом и сделаюсь честным и полезным членом общества. Штреземану мерещилась серебряная полоска на горизонте, мне же казалось, что все небо объято ярким светлым пламенем. [66]

В мае 1925 года я выдержал экзамен по языку в министерстве иностранных дел и с 1 июля был назначен на должность атташе. Я радовался от всего сердца. Никто из моих сверстников не был так полон самых радужных надежд. С этим настроением в солнечное утро первого июльского дня 1925 года я переступил порог дома на Вильгельмштрассе, 73/75, чтобы доложить о своем прибытии на службу. [69]

Часть вторая. На дипломатической службе Веймарской республики

Тяжелая, обитая железом дверь главного входа министерства иностранных дел на Вильгельмштрассе, 75, открывалась полностью лишь в торжественно официальных случаях. Обычный посетитель должен был звонить. Раздавался жужжащий звук зуммера, и после некоторой паузы в подъезде открывался небольшой проход, рассчитанный на одного человека. Через несколько шагов посетитель оказывался между двумя большими гранитными сфинксами. Их внушительный вид придавал входу несколько мистический облик.

За сфинксами помещался белый вестибюль, в центре висела бронзовая люстра. Направо была широкая мраморная лестница, которая вела на первый этаж, где было расположено помещение для приемов. Здесь находились секретариаты министра и статс-секретарей, а также отдел личного состава. Коридор был устлан красными велюровыми дорожками, да и вся обстановка была весьма внушительной. По этой причине первый этаж имел у нас кличку «винного отдела», в то время как другие помещения, обставленные, как правило, очень старомодно и по-спартански, именовались «пивным отделом».

В то июльское утро 1925 года мы, пятнадцать вновь принятых атташе, собрались в «винном отделе». Состоялся оживленный обмен приветствиями и поздравлениями. Приема на работу в министерство добивалось свыше трехсот человек, и только нам, пятнадцати избранным, удалось достигнуть цели. Некоторые из нас были уже знакомы друг с другом. По крайней мере мы уже однажды виделись во время экзаменов по языку.

Первого взгляда, брошенного на нашу разнородную братию, было достаточно, чтобы уяснить, с какой тщательностью осуществляло свой выбор министерство иностранных дел, стремясь не давать никакого повода партиям или отдельным группам жаловаться на то, что их обошли. [70] Разумеется, среди нас не было ни одного человека из бедной семьи. Однако, если не считать этого условия, при выборе были учтены самые тончайшие различия. Был представлен каждый сельскохозяйственный район Германии. Среди нас не было и двух человек, которые бы относились к одинаковой категории. Были там сын рейнского промышленника и потомок саксонского газетного издателя, сын бременского купца и отпрыск владельца гамбургской судоходной компании, сын члена наблюдательного совета «ИГ Фарбениндустри» из Вюртемберга и наследник владельца баварского частного банка. Был даже сын мекленбургского пастора — члена Социал-демократической партии.

Всего в группе было четверо дворян, однако и они относились к различным категориям. Лишь двое могли считаться настоящими юнкерами — граф Страхвиц и я. Но и между нами существовало тонкое различие. Руди Страхвиц происходил из строго католической силезской семьи, я же был бранденбургским протестантом.