Борис Фридман - Мои военные дороги
Я вернулся в комнату встревоженный: меня принимали не за того, кем я был.
Спустя два дня, которые я провел в своей комнате меня вдруг вызвали к дежурному офицеру, где я увидел одного из допрашивавших меня контрразведчиков - того, кто вел запись допроса. Он с улыбкой шагнул ко мне, пожал мне руку и сказал: "Все в порядке, мы не имеем к вам никаких претензий!" Я растерянно смотрел на него: передо мной был совершенно другой человек, чем два дня на- зад - благожелательный, добродушный. "Я ведь тоже текстильщик", - продолжал он и далее пошел человеческий разговор, у нас нашлось, о чем поговорить. В заключение он сказал, что военная комендатура будет содействовать моему отъезду в Алжир, и пожелал счастливого пути. В тот же день меня перевели в нормально обставленную комнату, выдали пропуск на вход и выход в казарму и поставили на довольствие французского солдата. (Завтрак, между прочим, включал в себя две плитки шоколада и бокал вина.)
В первый день, когда я прогуливался по городу, меня остановил какой-то человек со словами: "Рад вас видеть!" Это был командир партизанского отряда из Бастии, я не сразу его узнал. Мы разговорились, и под конец он сказал: "Приходите к нам в клуб, я сейчас покажу, где он находится".
На следующий день в условленный час я был в клубе. В большой комнате собралось человек пятнадцать. Меня встретили радушно. Я рассказал о себе, о героизме советских солдат, о Москве, о Советском Союзе, ответил на вопросы. За последнее время мой французский улучшился, и разговор, в общем, получился. Меня познакомили с корреспондентом местной газеты, и на другое утро я стал известным человеком: в газете была напечатана большая статья обо мне. Помню, как я узнал об этом: я шел на завтрак и встретил во дворе коменданта казар- мы - офицера довольно высокого звания. Он знал, кто я, но до того дня держался со мной очень сухо, а на этот раз расплылся в улыбке, был очень любезен, показал мне газету со статьей, поздравил. Мое знание французского не позволило мне прочитать статью, перевести ее было некому, а для меня это было важно. Как изложено мое пребывание в плену? Французы относились к этому с легкостью, а мне уже надо было думать о том, как меня встретят в Советском Союзе. Я решил газету с собой не брать.
У меня было еще несколько встреч с командиром отряда, он познакомил меня с городом. Думая о будущем, я в одну из таких встреч спросил его, нельзя ли мне получить подтверждение, что я был в его партизанском отряде. "Это может мне пригодиться на родине", - объяснил я. "Я сделаю это для вас", - ответил он, и на следующий же день я получил бумагу с печатью - это была моя боевая характеристика.
Так прошло около недели. Наступил день отъезда. В сопровождении сержанта иду со своим рюкзаком на спине через весь город в порт. Трогательная деталь: к нам неожиданно подошел незнакомый мне человек и воскликнул: "Пейко? Я догадался, что это вы, я читал о вас в газете. Приветствую вас. Вы уезжаете? Счастливого пути!"
* * *
И вот Алжир. Пароход встречали с музыкой - он доставил сюда партию освободившихся из немецкого плена французов. Я видел, как они сходили на берег, каждому вручали букет цветов. Все остальные прибывшие должны были пройти пограничный и таможенный контроль. Я вошел в комнату, где за длинным столом сидело человек десять военных, сел на стул напротив одного из них, показал свои бумаги - справку из мэрии и ту, что получил от Жака. Меня попросили показать содержимое рюкзака, после чего предложили пересесть к офицеру довольно высокого звания. Он окинул меня внимательным взглядом и стал расспрашивать - откуда я, в каких частях Советской армии служил и в каком звании, как попал на Корсику, а затем неожиданно произнес: "Я предлагаю вам вступить в наш иностранный легион, зачем возвращаться в Советский Союз, вас там ничего хорошего не ждет, тогда как у нас вы будете чувствовать себя прекрасно". Я ответил отказом и, несмотря на долгие уговоры, согласия не дал. Офицер был явно раздосадован.
Мне дали направление в военную гостиницу и выпустили в город. Я прожил в этой гостинице дня два или три. Каждый день я справлялся у дежурного офицера, когда меня передадут в советское посольство, но ответа не получал. Я познакомился с еще одним русским. Его звали Василий - высокий крепкий парень лет тридцати, ленинградец, по профессии шофер, тоже бежавший из немецкого плена и тоже побывавший на Корсике. Он сказал, что находится здесь уже две недели, живется тут неплохо и нет смысла так уж спешить с переходом в наше посольство.
Дни шли, и я уже стал тревожиться - не есть ли это форма давления на меня, чтобы вынудить согласиться на вступление в иностранный легион. Добился приема у местного начальника и потребовал, чтобы меня незамедлительно передали в посольство СССР. На другой день меня посадили в машину, рядом сидел Василий, впереди - французский офицер. Мы подъехали к роскошного вида отелю, поднялись на второй этаж. Возле одного из номеров офицер предложил нам подождать и, постучавшись, вошел. Я был в некотором волнении: предстояла первая встреча с представителем советской власти, как нас примут? Минут через пятнадцать дверь отворилась, и человек в штатском на русском языке пригласил нас войти, предложил сесть и принялся расспрашивать. Тут же сидел сопровождавший нас француз, больше в комнате никого не было. Мы с Василием ответили на вопросы: фамилия, имя, местожительство в Советском Союзе, когда попали в плен и некоторые другие. "Да, это наши люди", - по-французски сказал офицеру спрашивавший нас человек и расписался в ведомости, которую тот ему протянул. Офицер попрощался с ним и, не удостоив нас даже кивка, вышел.
"Ну, теперь здравствуйте, - обратился к нам хозяин номера и пожал каждому руку. - Я первый советник посольства СССР, Аваев Иван Иванович".
Это был высокий, статный, элегантно одетый человек лет сорока пяти. Советским правительством он был уполномочен собирать советских военнопленных, освободившихся из немецкого плена, и направлять их на родину.
Иван Иванович Аваев остался в моей памяти человеком высоких душевных качеств. Он проявил ко всем нам предельную доброжелательность и трогательное внимание. После возвращения в Москву в 1946 году у меня была мысль найти его, чтобы выразить ему свою признательность и глубокое уважение. Но, подумав, я с горечью отказался от этого намерения: на мне в то время было клеймо подозрительного человека и это могло ему повредить. В первом же разговоре выяснилось, что оба мы москвичи, живем в одном районе Замоскворечье, оба принадлежим к одному социальному слою - интеллигенции. Он сразу отнесся ко мне с доверием.
Иван Иванович отвез нас на машине в транзитный лагерь, по дороге сказал, что назначает меня старшим по лагерю. Так, я стал "начальником". Следил за соблюдением порядка, вел учет проживающих в лагере, принимал вновь прибывших.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});