Николай Горностаев - Мы воевали на Ли-2

— Воды! — крикнула она мне, — Дай воды!

Я бросился в кабину, схватил фляжку — и к ним. Лейтенант бредил. Он рвался в бой, командовал несуществующим расчетом орудия… В глазах медсестры стояли слезы. Я оставил ей флягу, закрыл дверь.

— Сколько? — сквозь зубы спросил Першаков.

— Двадцать четыре человека, — сказал второй летчик. — Трое тяжелых. Остальные могут двигаться сами, есть обмороженные.

— Сволочи, что делают с людьми, — зло выругался штурман, старший лейтенант Я. С. Меньшиков.

— Взлетаем, — сказал Першаков.

Мы летели на высоте 200–250 метров под нижней кромкой облачности — здесь меньше болтало. Я вышел к раненым. Обожженные морозом, изможденные лица. Кто дремал, кто безучастно смотрел в иллюминатор, где неспешно разматывалось белое полотно степи. Лейтенант затих.

— Слышь, браток, — окликнул меня пожилой танкист с забинтованными руками и головой. — Сверни самокрутку. Тошнит малость, Я ведь в самолетах никогда не летал.

Я с сожалением покачал головой:

— Нельзя, отец, бензин кругом, масло.

— Понятно, — сказал он и закрыл глаза.

В кабине было холодно. Промасленными моторными чехлами я укрыл кого смог.

— Долго еще лететь? — На меня тревожно смотрели раненые. — Лейтенанту плохо.

— Половину прошли, — сказал я, — но погода портится…

Вернулся в кабину экипажа.

— Ну, что там? — не поворачивая головы, спросил командир.

— Лейтенанту худо. Ребята мерзнут.

— Плохо, — сказал Першаков. — Радист! Свяжись с базой, запроси еще раз погоду. Может, пробьемся?

— Снегопад, — сказал через минуту радист. — Видимость плохая. Велено идти на запасной.

— Что делать будем, штурман?

— Нам этими людьми рисковать нельзя, командир, — сказал Меньшиков. — Они свою чашу горя выхлебали. Идем на Новоаннинский, на запасной.

— Ладно, — процедил Першаков. — Курс?..

Мягко прошуршал под колесами снег, затихли моторы.

— Людей переправим в барак, — сказал Першаков. — Кто знает, насколько мы здесь застрянем. Всем придется стать санитарами.

Бережно, осторожно мы снимали раненых с самолета, переводили в барак, приткнувшийся на краю аэродрома. Со штурманом мы перенесли на носилках лейтенанта и еще двух бойцов, которые идти не могли.

— Командир, — окликнул я Першакова. — Вторая половина дня проходит, а они только в эвакогоспитале завтракали. Здесь нас не ждали, обед — только для экипажа. Да и не дойдут они до столовой.

— Съедим только первое, — принял решение Першаков. — Второе и хлеб принесем раненым в котелках. Возьмем в столовой все, что можно.

Погоду «дали» к вечеру. Я дозаправил самолет, снял чехлы с горячих еще моторов и укрыл ими наших пассажиров, Мы вылетели в Балашов, на свой аэродром. Ровно гудели двигатели, темнота окутала самолет. Дверь в кабину открылась, вошел раненый.

— Хлопчики, милые, скоро? Лейтенант умирает…

Мы приземлились в полной тьме. Санитарная машина ждала нас. Техник И. И. Ковалев, механик А. В. Батурин бросились на помощь санитарам, когда началась выгрузка раненых. Измученные, продрогшие, они едва шли к машине, с трудом забирались в кузов. Погрузили на носилки тяжелораненых, лейтенант тихо стонал. Снег резко скрипел под ногами, от мороза тяжело было дышать, немели руки, лицо.

— Спасибо, браток, — тихо сказал танкист. — Вывезли из пекла, теперь будем жить.

Тремя рейсами перевезли их в госпиталь. Последняя машина ушла. В разрывах туч плыла луна, серебрился снег, Я глянул на часы. Полночь, ну что ж, пора начинать готовить машину к новому вылету.

— Включай переноску, — сказал я Ковалеву. — Посмотрим левый двигун…

На отдых я ушел в три часа ночи. Спал до пяти утра. Позавтракав, пошел готовить машину. И так — день за днем, ночь за ночью,

В середине декабря гитлеровское командование предприняло отчаянную попытку прорваться к окруженным под Сталинградом дивизиям. Две крупные группировки немцев из-под Котельникова, Тормосина перешли в наступление. В ночь на 16 декабря наш авиаполк совершил два вылета и нанес удары по эшелонам с военной техникой противника на станции Дубовской. Мы выполнили задачу. Когда возвращались домой, увидели в предрассветной дымке, как навстречу врагу идут наши танки. Ночью и днем мы готовили самолеты. Часть их уходила на перевозку грузов и раненых, другие с вечера вылетали на доставку горючего, боеприпасов механизированным частям.

28 декабря группа наших Ли-2 с ведущим — командиром полка Б. П. Осипчуком в сложнейших метеоусловиях пробилась к танкистам 25-го танкового корпуса генерала В, М. Баданова и сбросила там резиновые мешки с горючим и боеприпасами.

Морозы делали свое дело. Замедлила течение Волга, пошла шуга, поплыли первые льдины. Переправы начали задыхаться, на правом берегу на аэродромах остро встала проблема снабжения авиации горюче-смазочными материалами, авиатехническим имуществом. В течение десяти дней мы, инженеры, техники, а также десять экипажей Ли-2 находились на оперативном аэродроме в районе Ленинска за Волгой, готовили машины и перебрасывали горючее и все необходимое для обеспечения полетов истребителей и штурмовиков на прифронтовые аэродромы в район деревень Холодной, Малой Орловки и на другие точки. За день совершали до 25 самолетовылетов под непрерывным обстрелом врага. Аэродромы и посадочные площадки на правом берегу были сплошь изрыты воронками от бомб и снарядов. Земля и небо горели. Садились и взлетали наши Ли-2 под артиллерийским и минометным огнем…

Трещали морозы. Налетали бураны. Ветер с воем и свистом гонял по степи мелкий, колючий, сухой снег, больно бивший по лицу. Ночи стояли длинные, темные, дни — серые, короткие

Ночь — наше время. Едва самолеты возвращались домой после трех-четырех боевых вылетов, мы спешили к ним. Тянули от аккумуляторов переносные лампы. При их тусклом свете, стараясь соблюдать светомаскировку, начинали колдовать над машинами. Моторы остывали. Буранными морозными ночами нужно было начинать их подогрев задолго до рассвета. Силовые установки накрывали тяжелыми ватными, пропитанными маслом чехлами. На специальных подставках крепили разожженные полевые бензиновые лампы (АПЛ-1), и начиналось трех-четырехчасовое бодрствование у них. Мотористы, дрожа от холода, следили за тем, чтобы пламя не перекинулось на двигатель. Тепло от ламп выдувалось ветром, а примитивные противоветровые щиты из тех же чехлов помогали плохо.

То здесь, то там слышались звяканье ключей, шум шипящих ламп, топанье — в попытках согреться, срывалось крепкое словцо — значит, кто-то голой рукой тронул металл и оставил на нем кусок кожи.