Неизвестен Автор - От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник)

- Как только побьем немца на своем участке, попросимся поближе к Москве. Лапу ему отрубить очень хочется.

Принимая во внимание, что "лапой" в Сибири называются сучья на деревьях, желание сибиряков показалось мне и красивым, и скромным, и достаточно убедительным. Они с суеверием охотников не кричали, что свалят все немецко-фашистское древо, но, надеясь на свои силы, верили, что отрубят лапы, протянувшиеся к Москве, а коль у дерева обрублены все сучья, дереву недолго ждать, когда буря повалит его или иссушит время.

Стоило также посмотреть и на то, как встречались заводы, уходящие в тыл, с войсками, идущими на фронт. Право, грусть на лицах моих спутников приобретала то поразительно прекрасное выражение, которое, несомненно, передаст будущий художник этой удивительной и страстной войны. На одной линии рельс стояли орудия, на другой - станки, те станки, которые делали эти орудия. Почти в течение всех пяти дней, когда мы ехали, шел мокрый и тяжелый снег. Он закрывал брезенты, наброшенные на станки, вагоны, пути белой и ровной полосой. И все же словно фразы, накиданные поспешным журналистом, сквозь снег протаивали станки, сбрасывая с себя пелену, и тогда казалось, что они говорят, обращаясь к орудиям: "Ничего, сынки, не беспокойтесь, скоро к вам еще новых братьев пришлю".

Рабочие рассказывали красноармейцам, что и какие заводы вывезены, и почти неизбежно мы слышали один вопрос из уст военных:

- А в какой срок возобновите работу?

Рабочие называли срок. И можно быть уверенным, что эти простые слова обещания будут так же свято выполнены, как клятва. Да и не были разве клятвой эти встречи под мокрым небом, этот беглый разговор, когда раздаются один за другим звонки и два эшелона идут в противоположные стороны, но наполненные одним стремлением, одной жаждой - победы, победы, победы!

Куйбышев - город очень большой, но в нем сейчас, естественно, нет для всех квартир, а еще менее тут ресторанов, потому что жители города не привыкли ходить в рестораны, а стряпали все дома, как и в любом провинциальном городе. Много людей, приехавших в Куйбышев, естественно, не имея квартир, не имеют и кухонь и, также естественно, стремятся в рестораны, которые поэтому похожи на театральный разъезд. Здесь встретишь всех, кого ты хочешь или не хочешь встретить, и здесь услышишь так много, что, будь все посетители ресторана журналистами, они чрезвычайно благодарили бы судьбу за эту толкотню. И вот среди разговоров, которые мне довелось услышать, я слышал много разговоров о том, как оживают и как становятся на ноги, и как начинают работать те станки, которые обгоняли нас, стремясь на восток к работе, к своим обязанностям. Например, рабочих и инженеров поселят в дома. Они покидают их, чтобы в дома эти поставить станки, и сами переходят в землянки. Уже работающий много лет завод вдруг принимает в себя три или даже четыре завода, и рабочие этих заводов теснятся в своих домах, чтобы принять друзей с Украины, друзей, которых они до того никогда не видали и не слыхали.

Года через два-три мне будет пятьдесят лет. Возможно, при упорстве, терпении и вере народа, среди которого я живу и который я люблю страстно, из этой войны я выйду дряхлым стариком, потому что этот народ не сложит оружия, а наоборот, будет создавать его беспрерывно и неустанно. И появление моей старости, -если, конечно, ее не прервет вражеская пуля, как не может казаться странным, является для меня отрадной мыслью. Наблюдая все, что вокруг тебя делается, ты, действительно, вдруг начинаешь понимать, что ты вновь попал на страницы твоих юных книг, разве что переставились заголовки и вдобавок, что старости и дряхлости не существует, пока существует твоя Родина.

Немцы, как представляется мне, боясь приближающихся зимних холодов, надели на себя для тепла несколько шуб. Каких только нет тут покроев! Тут и югославский тулуп, и польский кунтуш, и чешская телогрейка, и модное парижское пальто, где меху как раз настолько, чтобы прикрыть уши, тут и норвежский меховой плащ, тут и тулуп украинского мужика. Но, уверяю вас, я родом из Сибири и превосходно знаю морозы, - чем больше шуб на плечах, тем труднее идти и тем легче сбиться с дороги. Тут уж не до того будет, чтобы обозревать и защищать свои "жизненные пространства", тут только бы не попасть в то пространство, которое называется пастью льва.

Нельзя при вспышке магния перейти площадь! Магний потухнет, и тьма охватит тебя еще сильней, и эта тьма, -в особенности, если ты несправедлив, груб и жесток, что мы утверждаем о нашем враге и что подтверждает настоящее, и что с еще большими подробностями подтвердит будущее, - охватит тебя и ты уйдешь в тьму!

Вот так думали мы в юности и так думаем сейчас, когда стоим на берегу большой, таинственной и сильной реки Волги. Возраста - нет. Есть - сила. Эта сила простерлась сейчас от Москвы до степей крайней Азии, и это все сила юности, сила победы, разрешите мне утверждать это, как очевидцу тех дней, которые и сейчас, и позже встанут над землей как символ человеческой воли, терпения и справедливости.

В течение 28 октября наши войска вели бои с противником на Можайском, Малоярославецком, Волоколамском и Харьковском направлениях. Атаки немецко-фашистских войск на наши позиции на ряде участков Западного фронта отбиты частями Красной Армии с большими потерями для врага.

Из сообщения Совинформбюро

28 октября 1941 г.

Илья Эренбург

Мы выстоим!

Еще недавно я ехал по Можайскому шоссе. Голубоглазая девочка пасла гусей и пела взрослую песню о чужой любви. Там теперь говорят орудия. Они говорят о ярости мирного народа, который защищает Москву.

Еще недавно я писал в моей комнате. Над моим столом висел пейзаж Марке: Париж, Сена. В окно, золотая, розовая, виднелась Москва. Этой комнаты больше нет: ее снесла немецкая фугаска. Я пишу эти строки впопыхах: пишущая машинка на ящике.

Большая беда стряслась над миром. Я понял это в августе 1939 года, когда беспечный Париж вдруг загудел, как развороченный улей. Каждому народу, каждому честному человеку суждено в этой беде потерять уют, добро, покой. Мы многое потеряли, мы сохранили надежду.

Надевая солдатскую шинель, человек оставляет теплую, сложную жизнь. Все, что его волновало вчера, становится призрачным. Неужели он вчера гадал, какой покрышкой обить кресло, или горевал о разбитой чашке? Россия теперь в солдатской шинели. Она трясется на грузовиках, шагает по дорогам, громыхает на телегах, спит в блиндажах и теплушках. Здесь не о чем жалеть! Погиб Днепрогэс, взорваны прекрасные заводы, мосты, плотины. Вражеские бомбы зажгли древний Новгород. Они терзают изумительные дворцы Ленинграда. Они ранят нежное тело красавицы Москвы. Миллионы людей остались без крова. Ради права дышать мы отказались от самого дорогого, каждый из нас и все мы, народ.