Неизвестен Автор - От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник)

Нет, лучше смерть! Нет, лучше смерть в бою! Нет, только победа и жизнь!

На днях я был на одном из авиационных заводов, где делают штурмовики, которых фашисты называют "черная смерть". Они были сконструированы незадолго до войны. Их конструкция и вооружение улучшаются в процессе производства. Потери наших металлургических заводов не замедляют выпуска "черной смерти", он увеличивается с каждым днем: нехватка каких-либо материалов немедленно заменяется иными, местными материалами. Здесь, на заводе, неустанное творчество: инженеры, начальники цехов, мастера, рабочие изобретают, приспособляют, выдумывают... И тут же за воротами, на аэродроме, новые и новые грозные птицы, созданные творчеством русского народа, поднимаются в воздух и с тугим звуком натянутой струны улетают на запад - в бой...

На всех наших заводах идет та же напряженная творческая, изобретательская работа. Место уходящих на фронт занимают женщины и молодежь. Перебоев нет, темпы растут. Те, от кого зависит выполнение и перевыполнение ежедневного плана, или же те, кто на ходу перестраивает производство, работают по трое или по четверо суток, не выходя из цехов. У них потемневшие от усталости лица, усталые глаза ясны и спокойны. Они знают, что еще много-много дней не будет сна и отдыха, они понимают, что в этой войне русский гений схватился на жизнь и смерть с гигантской фашистской машиной войны и русский гений одержит победу.

Красный воин должен одержать победу. Страшнее смерти позор и неволя. Зубами перегрызть хрящ вражеского горла - только так! Ни шагу назад! Ураганом бомб, огненным ураганом артиллерии, лезвиями штыков и яростью гнева разгромить гитлеровские полчища!

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали,

И умереть мы обещали

И клятву верности сдержали...

Родина моя, тебе выпало трудное испытание, но ты выйдешь из него с победой, потому что ты сильна, ты молода, ты добра, добро и красоту ты несешь в своем сердце. Ты вся - в надеждах на светлое будущее, его ты строишь своими большими руками, за него умирают твои лучшие сыны.

Бессмертна слава погибших за Родину. Бессмертную славу завоюют себе живущие.

18 октября 1941 года

Всеволод Иванов

Сила юности

Я стоял на берегу широкой многоводной реки, под солнцем быть может более ярким, чем в Москве, но, несомненно, менее теплым, хотя бы и потому, что здесь я более чем где-либо предавался воспоминаниям, а воспоминания в дни войны редко согревают. Вокруг меня лежал большой город, дымились фабрики, кричали автомобили, по реке шли пароходы, от города отходили поезда с войсками и орудиями на запад. Я много, много лет не был в этом городе, который теперь переменил не только очертания своих улиц, застроился новыми домами, но и изменил свое название. Раньше этот город назывался Самара. Тогда, когда я в нем был, это имя звучало чем-то степным, татарским, - и разве эти три переливающиеся буквы "а" не кажутся ли какими-то разрозненными воплями, криками в темноте ночи? Стремление воскресить древнее имя - как много в этом юношеского! Я смотрю на этот город, на реку, и мне кажется, что я перелистываю те книги о гражданской войне, о своей юности, которые я написал, и мне думается, что я существую не только как автор, давший название книгам, но что я вновь шагнул в главы уже напечатанных и, возможно, истлевших книг, и этим шагом воскресил свою юность, чтобы вместе с ней встать на берегу таинственной и медленной реки Волги.

Я приехал сюда из Москвы. Надолго ли? Не знаю. Но, даже если и на один день, все равно это так же грустно, как и на пять лет. Со мной приехало много знакомых. И они постоянно прибывают, на поездах, на пароходах. Повесть поездки очень коротка и, в сущности, одинакова у всех: "штатскому", если можно говорить о штатских в наше время, незачем стоять возле окопов, он должен работать в относительном спокойствии, а следовательно, он должен отойти. Правда, приказание это выполнялось не с точностью часового механизма и случалось так, что кассир, шедший с деньгами из банка в свою кассу, привез эти деньги в Куйбышев, а человек, который должен был получить деньги, которые ему нес кассир, оказывался в Казани или Саратове, но кто осмелится сетовать на войну и некоторое невнимание к "штатским", когда все мысли об армии, о победе, о необходимости победы, о неизбежности нашей победы!

Сетовать не нужно, но удержаться от грусти очень трудно, да, наверное, и не стоит удерживаться. И мы сами, и потомки наши вряд ли простили бы себе развязность и легкомыслие, если б они существовали в эти дни. Признаюсь, за свою поездку из Москвы в Куйбышев я видел много грусти на лицах уезжавших. Но навстречу нашим эшелонам шли поезда с войсками на запад. И стоило только запомнить то выражение, которое появлялось на этих грустных лицах, когда они смотрели на войска, чтобы с восхищением и громаднейшим уважением думать о русской грусти. Вы понимали, что перед вами грусть расставания, а не грусть смерти и тления. И мне думается, что у нас есть все основания гордиться этой грустью, потому что многоводная, многонародная река времени смоет эту грусть и смоет не забвением, а утверждением ее, потому что это грусть неизбежная и необходимая, грусть терпения и веры в свой народ.

Мы шли медленно. Мы уступали дорогу многочисленным войскам, орудиям и автомобилям, тесно заполнившим все платформы. И едва ли какой пешеход на улице уступает дорогу знаменитому ученому или артисту с большим уважением и почтением, чем делали это мы, когда поезд наш останавливался на крошечных разъездах, среди снегов и дубов, с которых еще не успели отлететь зеленые листья, так как зима нынче очень ранняя. Иногда я заходил в вагон к красноармейцам. На стенах я видел плакаты, написанную от руки газету, которую составляли сами красноармейцы. Здесь были призывы - бить немца так, чтобы он на века запомнил наши равнины и никогда более не появлялся на них! В конце номера газеты встречались карикатуры на врага, нарисованные рукой если не искусной, то во всяком случае достаточно сердитой. Почти каждая газета торопила железнодорожников, а одна прямо говорила: "Мы ждали этого случая четыре месяца, просились - везите же скорее, товарищи".

Я разговорился с этими людьми, которые три месяца уже просятся на фронт. Это артиллеристы из Сибири, коренастые, не очень высокие ростом, но крепости, несомненно, неистребимой. Они, видимо, знают, куда их направили, они будут биться, как должно биться сибирякам, привыкшим и к битвам и к непогодам. Но у них есть мечта, и один из авторов газеты говорит мне:

- Как только побьем немца на своем участке, попросимся поближе к Москве. Лапу ему отрубить очень хочется.

Принимая во внимание, что "лапой" в Сибири называются сучья на деревьях, желание сибиряков показалось мне и красивым, и скромным, и достаточно убедительным. Они с суеверием охотников не кричали, что свалят все немецко-фашистское древо, но, надеясь на свои силы, верили, что отрубят лапы, протянувшиеся к Москве, а коль у дерева обрублены все сучья, дереву недолго ждать, когда буря повалит его или иссушит время.