Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой - Наталья Ефимовна Радько
Но случилось вот что. Мне надо было уезжать на Сахалин на гастроли, и я попросила соседей, у которых тоже были кошки, кормить Юрочку. А гулять он ходил через форточку. Они обещали и действительно кормили. Но он решил, что это предательство с моей стороны, что я его бросила, и ушел. Приезжаю, спрашиваю: «Где Юра?» Мне говорят: «Нет его». Его не было год. Вдруг в один весенний день приходит, красивый, откормленный, пушистый и царапается в окно. Я закричала: «Юра, Юра!» Он несколько дней прожил у меня, а потом все же ушел к своим новым хозяевам, а меня, видно, решил просто навестить. Это же фантастика! Какие же они все-таки личности!
Последний кот у меня был Толя. Жил 10 лет и умер в прошлом году от старости. С ним у нас тоже сложились очень близкие отношения. Его я взяла у одной актрисы. Он тоже был настоящий красавец, огромный, на длинных ногах, пушистый, полусибирский.
— А как появилась Дуся?
— Толя тогда жил на даче, а я еще была в Москве, репетировала. Настроение у меня было какое-то грустное, нервозное — в общем, тяжело было на душе. И пошла я в церковь, пожаловалась батюшке, сказала: «Мне нужна какая-то надежда». Он сказал: «Пойдем!» — и привел меня в комнату, де было много котят. «Вот тебе надежда!» Я говорю: «У меня уже есть котик». Он отвечает: «Ну и что, у людей бывает и по двое котов». Иду я выбирать котенка, а Дуся как чувствовала: «Меня, меня возьми!» — и бежит ко мне первая. Масть — такая же, как у Толи.
— Как встретил ее Толя?
— Он тогда был на даче и привык, что к нам приезжают гости даже с собаками. Он от них обычно прячется, а они его гоняют, как зайчика, а Дусю гонял уже он. Когда я вышла замуж за Сережу, Толю, конечно, взяла с собой, а тут у нас 6-й этаж, и он уже не мог гулять, как он делал там, через форточку. Причем он имел обыкновение приводить к нам на откорм и свою жену, и своих детей, очень похожих на него, но почему-то рыжего окраса. Он был такой матерый котище со шрамами от драк, иногда с порванными ушами, весь такой «крутой», хамоватый. Приходил ко мне и требовал: «Давай есть!» Относился пренебрежительно. Показывал своему семейству и меня, и свой дом. Очень боевой характер имел. К тому же независимый: его не схватишь в руки, сразу поцарапает, всю округу держал в страхе. А тут, на 6-м этаже, стал выть и в знак протеста гадить на ковер. Смотрит эдак жалостливо в лицо и говорит: «Ну, выпускайте же меня!»… Решили кастрировать его, ведь он успел достаточно нагуляться. Оперировать ходил мой муж. Я приехала с гастролей, и поскольку я в доме отсутствовала и эту гадость с ним сделала не я, он не обиделся и не держал зла на меня. Лежал только, и было ему тяжко. Я уж испугалась, но как только прилегла после самолета отдохнуть, вдруг чувствую, как что-то плюхается на меня. Это он вылез из корзины, дополз до меня и успокоился. Все же хозяйка — та, что принесла. Когда приезжаю, он выскочит, встретит, а потом вспомнит, что уехала, оставила его, и убегает. Тогда я подхожу к нему и говорю: «Ну, прости, Толечка, я должна была уехать, у меня такая работа». Как скажешь «прости», он меняет гнев на милость и прощает меня.
— Как принял Дусю? Они понюхали друг друга, и Толя отошел. Иногда она пыталась есть из его тарелки, и если он это замечал, то больше к этой тарелке не подходил, пока я ее не помою, не положу еду заново и не позову: «Толечка, ну иди сюда, покушай! Дуся, отойди!» Тогда медленно подходит. Дуся появилась, когда ему уже было лет десять. И умер он, как солдат, на грядке.
— Почему на грядке?
— Ушел на чужой участок, чтобы не видели его смерть. Мы его похоронили. Сначала я думала, что он умер из-за наличия Дуси. Я очень переживала его смерть, и мне трудно было смириться с этим, ведь он прожил у нас 10 лет и стал настоящим членом семьи. С тех пор я всю любовь отдала Дусе».
(Журнал «Друг», 1996 г.)
Какие милые, трогательные истории. Какая прелестная рассказчица — добрая, нежная, чуткая, великодушная, наблюдательная. Какое умение выстроить сюжет, в котором есть и чувство, и юмор, и драма, и эта невероятная вина перед теми, кого приручила. Она уйдет, а Дуська заполнит дом погибающего от горя Шерстюка своими котятами. Лена говорила, что ей нужно родить «для здоровья». И он будет звонить, пристраивать, ловить эти маленькие теплые комочки, чтоб отдать в добрые руки. Одного пожалеет отдавать. Потому что прячется под диван и коричневый. И, конечно, даст полный отчет Лене, то есть подробно все опишет в дневнике.
Она могла бы стать писательницей, биологом, психологом, фотохудожником. Выставка ее фоторабот была открыта в Театре-студии Табакова поздней осенью, через несколько месяцев после ее смерти. И обычные зрители «Табакерки», и профессиональные художники, фотографы, операторы были удивлены. Это были особые работы. Эмоциональные и точные, как все, что она делала. Автор этих снимков делится любовью к жизни, к миру, к его чудесам. Самым большим чудом для нее, похоже, стала постановка «Орестеи» Питером Штайном, где она играла Афину, — ночью, в полнолуние, на сцене древнего театра в Греции. Как в театре и кино, в фотографии она умела передать то, что невозможно выразить словами. Настроение, воздух, вдох, загадочную улыбку, застывшую слезу. Сергей Шерстюк рассказывал, что иногда они с Леной снимали одно и то же. Но именно у нее получалось то невыразимое, что отличает высокое искусство от профессионализма. В журнале «Огонек» был материал об этой выставке. Автор Игорь Шевелев пишет: «После трагической гибели Лены в августе 1997 года на нее саму словно была наведена
