Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой - Наталья Ефимовна Радько
— Ты врожденная писательница, — однажды сказал я, — пиши книги.
— О чем?
— Обо всем, что ты мне рассказываешь. Никто лучше тебя не рассказывает о счастье и боли.
— Но разве это интересно? Даже тебе это иногда неинтересно.
— Леночка, мне часто не по себе, это правда, мне так больно и страшно за тебя, что я пытаюсь не слушать, и, несмотря на то, что твой мир трудно вынести, я знаю, что ты рассказываешь о счастье. Если ты все это напишешь, я буду читать, не отрываясь.
— А кроме тебя, кто еще?
— Ну кто-нибудь, какая разница, но главное — я. Разве мало?
— Мало.
— В конце концов, мы издадим, и это будут бестселлеры. Я знаю, тебе нужен полон зрителей зал, но, уверяю тебя, читателей будет не меньше.
Ты улыбнулась.
— Если я когда-нибудь не смогу играть… заболею или меня вдруг парализует, я, может быть, и начну писать. Ты ведь знаешь, как долго я собираюсь написать письмо, собираюсь неделями, а потом пишу с утра до вечера и, пока не напишу, ничем не могу заниматься. А так — когда мне писать? Между репетициями? В понедельник?»
Но она жила, не созерцала, не описывала свои наблюдения, ей было действительно не до того. Даже не из-за отсутствия времени. Ей нужно было все пережить, все отстрадать. А это — самая тяжелая работа.
Лена была на Сахалине, а семья и любимый кот Толя — на даче. Он часто пропадал — ходил, что называется, «по бабам». Но однажды Сергею стало так страшно, так тоскливо из-за того, что Лены нет, и Толя все не возвращается. Сергей поехал кататься на велосипеде и вдруг остановился в поле и зарыдал. Ему показалось, что Толя умер. «Наш умный, благородный Толя умер». Утром кота нашли мертвым в колодце.
19 марта.
«Помнишь, как я сообщил тебе, что Толя умер? Ты не успела еще распаковать чемодан, мы еще толком не прижались друг к другу, и я вдруг понял, что еще час, и я сойду с ума, я выпалил: «Толик умер». «Что?» — закричала ты и упала на пол. Бедная Леночка, я не сказал тебе, что он утонул в колодце. «Он умер от старости», — твердил я. Ну вот сейчас я набрался смелости и сказал правду. Нашли мы его 6 августа 1996 года. Было ему чуть более десяти лет, и все он прожил с нами. С того дня, как мама заглянула в колодец и закричала: «Сережа, Толя утонул!» — тревога не покидала меня. Не покидает и сейчас, хотя, казалось бы, с чего?»
После этого горя Лены и Сережи она часто будет рассказывать о коте Толе, который умер от старости. Она всегда будет это подчеркивать — умер от старости. Как же Сергей знал ее. Знал, что мысль о неестественной, мучительной смерти любимого существа будет для нее невыносимой.
«…В Москве, когда я жила в общежитии театрального училища на Трифоновской, у меня появился первый личный котенок. Я тогда училась на 5-м курсе. В комнате у нас было пять человек, и я принесла с улицу кошечку — всю какую-то несчастную, облезлую, с перебитым хвостиком, нарушенным вестибулярным аппаратом. Мне стало жалко ее, а она безоговорочно приняла меня как хозяйку, так как я все время ласкала ее и гладила. Я спросила девочек, не возражают ли они против того, что у нас появится новый жилец. Сначала они согласились с условием, что если она будет гадить, они выбросят ее в форточку. Мы поставили котенку коробочку с песком, но она почему-то делала так: сначала копалась в песочке, потом делала свои дела кому-то на подушку, потом снова копалась в песке. Мне на подушку она не делала никогда. В общем, меня заставили ее отдать. К счастью, ее взяли девочки из соседней комнаты, и там с нею все было хорошо, а потом ее забрала к себе домой одна москвичка.
А Витю, следующего моего кота, я взяла у своих знакомых, когда у меня уже была в общежитии отдельная комната. Он любил меня до безумия. Я его выбрала потому, что у него на лобике выделялась буква «М», а я же Майорова. Он был серенький, полосатенький, роскошный. Стоило мне куда-то отлучиться, он начинал плакать и кричать. Потом я вышла замуж за своего первого мужа и переехала к нему. Но Витя не принял родителей мужа, хотя они к нему и неплохо относились. Свекровь, бывало, зовет, зовет его, а он не откликается. К тому же муж ревновал меня к Вите: я приходила домой и начинала ласкать кота, а муж обижался, считая, что ему достается не вся моя нежность. В конце концов он устроил Вите сцену ревности, и кот выбросился из окна. Мы жили на 7-м этаже, и он частенько сиживал на форточке, глядя на птичек. Может быть, он бросился за птичкой, но я считаю, что он не захотел мешать моей семейной жизни. Может, я сумасшедшая, но я считаю, что это так. Они ведь все чувствуют… Я очень переживала, рыдала, и мои родные тоже расстраивались, видя мои страдания. Я собрала его волосики с дивана, завернула в бумажку и написала «Витя». Так они и лежат до сих пор. Мне была необходима замена, и я завела Юру — не помню уже, откуда взяла.
— Почему вы называете их человеческими именами?
— Потому что они для меня не животные, а люди, дети. Юрочка был очень красив — пушистый, полусибирский, полуперсидский, серый с белым. Я, в общем-то, настоящих персов не очень люблю: они какие-то неподвижные, слезы текут из глаз. Но с Юрочкой тоже случилась беда. Мы жили в полуподвале общежития МХАТа, он сам бегал по двору, провожал меня в магазин и встречал… Как-то кот залез на высокое дерево и не смог слезть оттуда, как я его ни приманивала. Мне нужно было бежать на репетицию, и я кричала ему: «Белочка моя, Юрочка, зайчик мой!» Соседки хохотали, а он боялся и не слезал. Как нарочно, на этот сук села ворона и давай его клевать. Он, бедный, шипит, рычит, а она знай клюет его и не боится. Через полтора часа прихожу домой и вижу: лежит мой кот на лавке около дерева. Он все-таки упал, а может, и ворона
