«Вдоль обрыва, по-над пропастью...» - Игорь Васильевич Кохановский
— Ну что, молодежь, в Сочи собрались?
— Нет, мы едем в Адлер.
— Только учтите, у меня точные сведения, в Сочи свирепствует сифилис.
— Да мы не в Сочи, а в Адлер.
— Но это всё там рядом, — не унимался Володин отец. — Значит, так, слушай сюда! Если иметь дело, то только с медобслуживающим персоналом…
Когда мы вышли от него, Володя не удержался:
— Папочка в своем репертуаре…
Адлер показался нам такой дырой, что на следующий же день мы перебрались в Хосту.
В Хосте нам сразу все понравилось. Мы сняли очень уютный, маленький домик, хозяин которого жил на том же участке, но в другом доме, и, едва разложив вещи, пошли на пляж — не терпелось окунуться в море (в Адлере мы даже ни разу не искупались). На пляже оказалось немноголюдно: слегка штормило, и купающихся почти не было. Когда мы поинтересовались, почему люди не купаются, нам ответили, что, когда шторм в 3 балла, это опасно. Но мы хорошо плавали и, улучив момент, когда волны были небольшими, нырнули в море. От восторга что-то запели, просто орали от радости, не заплывали далеко, а качались на волнах, которые вблизи берега были достаточно большими, и надо было не упускать момента, чтобы взбираться на них.
Немного подустав, решили выходить на берег. И тут-то началось самое неприятное. Как говорится, вход — рубль, выход — два… Оказывается, из штормящего моря выбираться на сушу не так-то просто. Пару раз нас захлестывало и заворачивало волной так, что мы прилично нахлебались. Кто-то на берегу даже хотел нам помочь, но только крикнул, чтобы мы выходили вслед за самой большой волной. Наконец нам это удалось, и мы, обессиленные, улеглись на лежаки…
— Нет, в Москве-реке это не купание, а одно недоразумение. Если б не такая жара, как сегодня, не стоило бы сюда ехать, — заключил Володя, и мы стали одеваться.
Татьяна, увидев, что мы собрались уходить, быстро приплыла с другого берега, и мы поехали по домам.
В такси продолжили вспоминать нашу хостовскую эпопею. Наши друзья (мы им сообщили, куда нам писать) прислали нам письмо, где говорили, какие мы дураки, раз не видим того, что происходит в Москве. Мы в ответ написали им песню на мотив «Подмосковных вечеров». Конечно, песня забылась, но один куплет был таким:
Фестиваль прошел, все вы хилые —
Вы шаталися до утра…
Приезжайте к нам, наши милые
Подмосковные фраера…
Из лета 57-го вернусь в лето 67-го. Командировка моя была довольно короткой, и вскоре я улетел в Магадан.
В первых числах января 68-го я получил от Володи такое письмо:
Дорогой ты мой! Самый наипервейший, распронаединственнейший друг Васёчек! Конечно, сейчас можно было бы на полстраницы оправдываться насчет того, что долго не писал, да и с Новым годом не поздравил. Такого я от себя не ожидал, тем более что последнее время все думаю о тебе и не идешь ты у меня из головы. Вот, мол, Гарик у меня есть — Васёчек. Он в Магадане живет, и не к кому пойти, потому что до Колымы далеко, а здесь ходить ни к кому неохота. Все, суки, зовут, просят, умоляют, телефон свой возненавидел. А все из-за чего? Из-за гитары. А памятуя твой стих, где
К таким со своими песнями,
Прошу тебя — не ходи,
я и не хожу, то есть хожу, но лучше бы и не ходил вовсе. Придешь — все делают вид, что и без песен прекрасно повеселимся, разговор идет про летающие тарелки, про закуски, а на кухне три гитары стоят готовые и микрофоны налажены, и зеленые глазки так и мигают. Я помурыжу их часа три, а потом перед уходом порадую и уйду. А если не порадую — обида. Как же так, обманул, паразит, все ожидания, ел (слава богу, не пью), говорил — и на тебе, не поет. Я поймал себя на мысли, что стал к этому привыкать, и гитару беру сам, чтобы не убеждаться лишний раз в человеческой однообразности и бестактности. Но… должен тебе прямо сказать: ты приедешь — буду песни играть с наслаждением, хоть сколько хошь!
Теперь информация в сжатом виде. В театре у нас вышел «Пугачёв» по Есенину. Месяц отстаивали во всех инстанциях интермедии, написанные Эрдманом. Ни хрена не отстояли, остались от них рожки да ножки. Комиссия по сохранению памяти Есенина, во главе с двумя сестрами великого поэта, наложила вето, а начальство тем более. Правда, одна старушка — порядочная, ручками махала, говорила: «Бог с ними — интермедиями», а другая — стервь, ручками махала, говорила: «Не Бог с ними» — в общем, это все чушь. Важно, что, несмотря на обрезание, спектакль получился отличный. Тут приходил мой папочка с Женей — одобрил. Только, говорит, меня ему жалко, что меня на цепи кидают. И как я выкладываюсь, и что я могу умереть на сцене ни за грош. Сейчас репетируем «Из жизни Федора Кузькина» Можаева. Это повесть — печаталась в «Новом мире» в прошлом году. Еще «Тартюф», это Мольера. В стихах. Обе вещи очень трудные. А Любимов лег на две недели в больницу, что-то исследовать и подлечивать, и мы осиротели и разлагаемся.
В кино — заканчиваю съемки «Интервенции». Через месяц совсем закруглюсь. А «Служили два товарища» затягивается. Все основные сцены впереди. Ездил в Одессу и Ленинград. Измотался окончательно. А тут еще в промежутках встречаюсь со своими почитателями, пою в учреждениях, в институтах и т. д. Месяц назад был в Куйбышеве. У них там есть молодежный клуб и отличные ребята, которые каким-то образом такую развели свободу, что мне дали выступить во Дворце спорта по семь тысяч человек, два концерта. Ощущение жуткое. Громадное здание и одна моя небольшая фигурка среди шумного зала. Но приняли грандиозно. Раздал автографов столько, что, если собрать их все, будет больше, чем у Толстого и Достоевского. Ставил свою подпись, а иногда слова из песен или что-нибудь вроде «Будьте счастливы». Получаю бездну писем с благодарностями за песни из «Вертикали». А альпинисты просто обожают.
Вот видишь, Васёчек, как все прекрасно! Правда?
Дома все
