Прометей в танковом шлеме - Роман Андреевич Белевитнев
— Идите, работайте и в дальнейшем в роте никаких «ЧП» не должно быть.
Хоть и закончился разговор этот неожиданно примирительно, он оставил у нас неприятный осадок. Однако Мазаева трудно было выбить из колеи. С удивительной настойчивостью он продолжал готовить роту к боям.
* * *
Накануне Нового, 1940 года командирам и политработникам стало известно, что из состава 26-й бригады формируется 62-й танковый полк, который вот-вот должен отправиться на фронт. Командиром полка назначен подполковник Васильев Иван Васильевич[1], заместитель командира бригады. Танкисты хорошо знали и любили этого энергичного, делового командира, успешно окончившего академию бронетанковых и механизированных войск.
Полк, как выяснилось несколько позднее, был небольшим. В его состав входило всего-навсего два танковых батальона, каждый из которых состоял из двух рот.
Наша рота вошла в состав второго танкового батальона, командиром которого был назначен дважды орденоносец капитан Щеглов Александр Дмитриевич. Начальником штаба, вместо Залмана, к нам прибыл капитан Клыпин Николай Яковлевич, участник боев на Халхин-Голе, очень хваткий и смекалистый человек.
Маташ Хамзатханович откровенно радовался тому, что воевать предстоит вместе с такими опытными и хорошо подготовленными командирами. О каждом из них — и о подполковнике Васильеве, и о капитане Щеглове, и о капитане Клыпине — он отзывался очень тепло. Мазаев в эти дни заметно повеселел, приободрился, на его лице я все реже видел отсутствующий взгляд. Он чаще шутил сам, от души смеялся шуткам других.
Последний день 1939 года проходил, как обычно. С утра взводы занимались боевой подготовкой, обслуживанием техники. Под вечер старшина привез из лесу две елки, одна из них предназначалась командиру роты, другая — политруку. Но Мазаев распорядился по-иному. Одну из них, ту, что-побольше и попушистее, он приказал установить в ротной Ленинской комнате, а вторую, что поменьше, отправил на нашу общую квартиру.
Я знал, что вечером под Новый год у гостеприимных Мазаевых непременно соберутся близкие друзья, и поэтому предложил Маташу Хамзатхановичу идти домой встречать гостей.
— А я останусь в роте, встречу Новый год вместе с красноармейцами и младшими командирами, — сказал я Мазаеву. — Можешь не беспокоиться, все организую как следует. Тем более, это входит в мои прямые обязанности.
— Знаю, Роман Андреевич, что это входит в твои прямые обязанности, — Мазаев приподнял над столом голову и взглянул на меня. — Очень хорошо знаю. Но не могу я уйти сегодня от людей, с которыми скоро пойду в бой. Понятно?
— Понятно…
— А раз так, то и не уговаривай, — отрезал он и, уже мягче, добавил: — Сперва здесь, вместе с бойцами, встретим Новый год, а потом уже пойдем к семьям и друзьям.
Я пошел в Ленинскую комнату, а Мазаев остался в канцелярии. Посреди комнаты, упираясь игольчатой верхушкой в потолок, уже стояла пышная елка, от нее шел смолистый запах согретой хвои. Возле елки суетились Ковалев, Уваров, Петренко, украшая ее самодельными игрушками, цветными гирляндами, конфетами.
Я хотел им помочь, но они вежливо и корректно выпроводили меня. «Значит, готовят какой-то сюрприз», — догадался я и решил не мешать.
Вечером нас с Мазаевым пригласили в Ленинскую комнату. Все уже были в сборе. Мазаев тепло поздравил танкистов с наступающим Новым годом. Выступали и бойцы, говорили об уходящем годе, о достигнутых успехах, об освободительном походе, о предстоящих задачах. Короче говоря, вначале все шло, как принято в таких торжественных случаях, а потом началось такое, что мы с Мазаевым не знали, откуда все это взялось, когда это наши танкисты, предельно занятые неотложными делами, успели подготовить такую яркую самодеятельность.
Николай Петренко нарядился Дедом Морозом, ввалился в комнату с мешком подарков. Всех одарил: одному пачку конвертов, чтоб родным чаще писал, другому блокнот, чтоб все записывал и ничего не забывал, третьему Дисциплинарный устав — намек на слабую дисциплину. Подарки преподносились с прибаутками, с добрым юмором, даже со стихами. После этого начались пляски, пение, чтение стихов и коротких рассказов.
Тут и командир роты не в силах был сдержать себя, притушить внутри себя тот радостный порыв, который жил в нем и во всех, кто находился в комнате. Старший лейтенант рывком влетел в круг, поднялся на носках, выпрямился и, чуть откинув назад голову, широко и плавно развел в стороны руки, чуть согнутые в локтях, и пошел, пошел вихрем по кругу. Глаза полыхают задором, лицо — в широкой улыбке.
Кто-то хлопнул в ладоши раз, другой, его поддержали десятки других, ударили разом, дружно, и танцора уже нельзя было сбить с ритма.
Теперь в комнате не видно было ни одного скучающего лица, все были веселы, оживлены, а главное, каждый в чем-то нашел себя, в чем-то проявил, и, пожалуй, от этого танкисты еще больше сблизились, почувствовали себя дружной семьей.
Время летело так быстро, что мы не заметили, как часовая стрелка перевалила цифру «11» — время отбоя. Дважды я подходил к Мазаеву и напоминал, что он опаздывает к гостям, но Маташ Хамзатханович отмахивался.
— Друзья меня должны понять, — сказал он напоследок.
Наконец, пришел дежурный по части и напомнил, что распорядок дня — закон для всех, нарушать его не положено даже под Новый год. Я посмотрел на часы: до 1940 года осталось ровно двадцать минут.
Домой добежали быстро. Гости давно ждали. Сытники. Тарасенки. Крикуны. Перевозные. Критчины. Посреди просторной кухни сверкала огнями наряженная елка. Едва мы успели раздеться и сесть за праздничный стол, как Кремлевские куранты начали отсчитывать последние секунды 1939 года.
— Дорогие друзья! — поднялся Маташ и обвел всех, кто сидел за столом, взволнованным, выражавшим всю глубину его чувств взглядом. — Всегда, когда бьют Кремлевские куранты, особенно сильно, почти физически, чувствуешь всю огромность нашей Родины, ее героическую поступь, ее неповторимую красоту.
Вы знаете, что я вырос в горах Кавказа, в маленькой Чечне. В детстве мне казалось, что за Тереком — край света, холодная пустота, и от того, что земля наша такая маленькая, какая-то недетская тоска сдавливала сердце. Потом в школе я, к большой радости своей, узнал, что от наших гор только начинается огромная советская земля. Населенная многими-многими народами, она свободно и привольно раскинулась аж до самого Тихого океана, до северных морей и вот сюда, до Карпат… Но знать об этом, оказывается, еще мало. Надо это почувствовать всем сердцем, каждой клеточкой не только мозга, но и всего тела, раз и навсегда осознать, что твоя жизнь с самого начала была связана с жизнью всех народов страны, населяющих ее.
За эту землю, за счастье всех наших людей мы готовы драться до последнего дыхания!
Слова эти, как будто самые обыкновенные, в устах Мазаева,
