Отрешись от страха. Воспоминания историка - Александр Моисеевич Некрич
Постепенно Крылов сколотил вокруг себя группу, так сказать, «истинных партийцев», в которую он вовлек и некоторых других сотрудников. Их главная деятельность заключалась в том, что они постоянно «сигнализировали» во все вышестоящие инстанции о «неблагополучии» в секторе и в Институте, создавая тем самым атмосферу подозрительности и недоверия. В этом нет ничего удивительного, ибо наш микромир был частицей большого мира, а в нем происходило то же самое, но лишь в гигантских масштабах. Б. Н. Крылов открыто заявлял, что в секторе и в Институте происходит классовая борьба. Но раз происходит, должны быть и классовые враги... Партбюро института, которым руководил в те годы Леонид Михайлович Иванов, человек самостоятельный и принципиальный, этот тезис отвергал. Однако Крылов не успокоился на этом. Время как будто работало на него и ему подобных. Вся эта кампания начала «стучать» и стучаться в различные инстанции — от управления кадров Президиума АН СССР, который возглавлял их приятель Косиков, и... все выше, выше и выше.
...Я с интересом и некоторым удивлением перебираю документы той поры: вот стенограммы обсуждения моей рукописи в 1951-52 гг., рецензии, выписки из протоколов заседания сектора, выдержки из доклада директора Института А. Л. Сидорова, мои письма в Ученый совет Института, академику А. М. Панкратовой, переписка по поводу постановления Президиума Академии наук от 20 марта 1953 года, письмо заведующему отделом науки ЦК КПСС А. М. Румянцеву от 21 апреля 1953 г. и др.
Неужели все это было? Прошло 20 лет, какие перемены, как много изменений в жизни нашего Института, но что-то и очень важное осталось без изменений. И это «что-то».
Документы позволяют мне восстановить картину того, что происходило в 1951-52 годах.
Сектор новейшей истории был славен тем в Институте, что в течение ряда лет книги его сотрудников не печатались. В 1949 г. вышла одна-единственная книга В. М. Турока «Локарно». Затем — появились работы Л. И. Зубока и Б. Е. Штейна, официально объявленные порочными. Сектор работал «без руля и без ветрил» частично из разгильдяйства, частично из страха быть обвиненными в извращении чего-то или в искажении кого-то. Это привело к тому, что за более чем 10-летнее существование сектора (к 1952 г.) не было сделано даже попытки наметить основные линии изучения Новейшей истории. Сектор лихорадило: то составлялся план, в котором были лишь одни индивидуальные монографии, то этот план перечеркивался и составлялся другой, в котором уже вообще не было монографий. Перестройки происходили ежегодно то в связи с XIX партсъездом (1959 г.), то в связи с выходом в свет «Вопросов языкознания» И. В. Сталина. Институт, как и все прочие научные учреждения, обязан был откликаться на каждое новое слово вождя и брал на себя все новые и новые обязательства, и так без конца. Историческая наука все больше превращалась в специализированную отрасль по подбору иллюстративного материала к «гениальным высказываниям» вождя. Громы и молнии, извергаемые против «буржуазных фальсификаторов истории», не сопровождались в те годы сколько-нибудь серьезными попытками разобраться в направлениях буржуазной исторической мысли. Дело дошло до того, что открыто был выдвинут обскурантистский лозунг «Мы с буржуазными историками не полемизируем. Мы их отвергаем». В таких условиях для невежества открылся полный простор. Очень хорошо жилось бездельникам. Упомянутая выше С. А. Ованесян работала в секторе с конца 1948 г. над монографией, посвященной некоторым проблемам рабочего движения в США. После трехлетней «работы» монография была снята с плана. Сектор не увидел и не обсудил ни одной строчки из этой работы. Другой пример: около двух лет работал в секторе некий Борецкий в качестве старшего научного сотрудника. За все это время он — выпускник Академии общественных наук — не написал ни одной строчки. Затем он был переведен в Институт востоковедения, где пробыл еще полтора года. Итог его деятельности» — 30 машинописных страниц, из коих половина была текстуально переписана из работ проф. А. Ф. Миллера, которого Борецкий к тому же еще нещадно шельмовал. Ушли в конце концов из Института, так и не оставив после себя никакой научной продукции, также Б. Н. Крылов и А. Н. Филиппов. Обстановка «холодной войны» вовне и внутри страны удивительным образом отражалась и на исторической науке. Способных и талантливых людей, подлинных ученых критиковали, вернее, ругали за любой промах, любую, пусть самую малозначащую ошибку, да и просто так — «за космополитизм». И занимались этим бездельники, дешевые демагоги, паразитирующие на почве науки. Один был у них интерес — как можно дольше существовать за счет государства. Как я писал А. М. Панкратовой 17 ноября 1952 года, «эти люди создают обстановку беспринципной групповщины и взаимоподдержки бездельников».
К чести подавляющего большинства историков из нашего Института они относились к этим людям с большой, хотя и часто скрываемой, антипатией. Были, правда, сотрудники, которые стремились заслужить их благоволение.
В октябре 1951 г. рукопись моей основательно переработанной кандидатской диссертации была рекомендована для опубликования и поступила в издательство Академии наук СССР. Но тут случилась беда.
Летом 1951 года в издательстве Академии наук вышла книга профессора Бориса Ефимовича Штейна «Буржуазные фальсификаторы истории». Книга представляла собой анализ зарубежных документов и мемуаров о событиях, предшествовавших Второй мировой войне. Борис Ефимович был старейшим работником Министерства иностранных дел СССР, занимал ряд ответственных постов и имел высший дипломатический ранг — чрезвычайного и полномочного посла. Штейн руководил в свое время различными отделами иностранного ведомства, а также был послом в Италии. Он занимался историей международных отношений и историей внешней политики СССР очень давно, чуть ли не с начала 20-х годов, много писал, а также преподавал, главным образом, в Высшей дипломатической школе. Штейна часто приглашали в Институт истории то оппонировать, то принять участие в каком-либо обсуждении и пр. Поэтому было вполне естественно, что Борис
