Яков Кедми - Безнадежные войны
Мне хотелось найти Геулу Гиль – певицу, от имени которой мне прислали пластинку. Я подумал, что кто-то, наверное, рассказал ей обо мне. Я спросил у прохожих, как проехать в Савьон, где она жила. Никто не мог мне ничего сказать, пока какой-то мужчина не остановился и не объяснил мне дорогу. Потом он спросил, не из Аргентины ли я, потому что мой выговор похож на латиноамериканский. Я сказал, что приехал из Советского Союза. Мой собеседник удивился и спросил, когда я приехал в Израиль. «Вчера», – ответил я. Он был ошарашен и посмотрел на меня так, как будто я инопланетянин, да еще говорящий на иврите. Осторожно он сказал несколько слов по-русски, я сразу понял, что он с Украины. Я ответил ему тоже по-русски, он пришел в еще большее изумление. Мы продолжали беседовать, он рассказал, что родился на Украине, приехал в Израиль в сороковых годах, выжив в ту войну. Он пригласил меня домой. Так я впервые увидел, как живет израильская семья. Его теплое отношение создало у меня ощущение дома. Потом мы поехали в Савьон. Оказалось, что Геула Гиль за границей. По моей просьбе он отвез меня в Лод. Когда через несколько лет мы встретились снова, он рассказал мне, что был личным шофером Пинхаса Сапира.
До утра еще оставалось время, и я решил поехать в Иерусалим. Еще в Москве, после того, как мое письмо было опубликовано в американских газетах, я получил письмо от одного американца, который переехал в Израиль и учился в Еврейском университете в Иерусалиме. Письмо было на иврите, он написал, что прочел обо мне и что будет очень рад познакомиться со мной. Он рассказал в письме, что отказался от американского гражданства в знак протеста против войны во Вьетнаме. Я плохо понимал, зачем он это сделал. Отношение многих советских евреев к США да и вообще ко многому происходящему в мире было наивным, упрощенным почти до примитивности. В то время я еще не понимал протеста против войны во Вьетнаме. Ведь американцы воевали против коммунизма, поэтому в наших глазах эта война была справедливой. Только через много лет я понял всю преступную нелепость этой войны. В девяностых я побывал на границе Лаоса и Таиланда. Я увидел, какую тихую и незатейливую жизнь ведет местное население, и в моем сознании промелькнули две мысли: первая – что нужно было здесь американцам? Ведь люди живут здесь в каменном веке, и они совершенно неопасны для Америки; а вторая – и эти люди победили самую сильную и богатую державу на планете!
Мне захотелось навестить этого американца и побывать в Иерусалиме. Я приехал на гору Скопус в студенческое общежитие, нашел нужный адрес и постучался в дверь. Изнутри раздалось: «Кто там?» Я назвал себя, сказал, что получил от него письмо в Москве. Парень был в шоке. В его комнате сидели несколько студентов из Чехословакии. Они все еще были под впечатлением советского вторжения в их страну. Мы сидели и разговаривали. Ночью я поехал к Стене Плача и вернулся в отель в Лоде уже за полночь. Утром все тот же таксист отвез меня в Кармиэль. Поскольку в машине были еще пассажиры, сначала мы поехали в Рош ха-Никра. Я стоял прямо на границе между Израилем и Ливаном. В этот день я уже ночевал в ульпане в Кармиэле, но засыпал с трудом. Ведь каких-то пару дней назад я был еще в Москве.
12
После того как закончилось оформление в Центре абсорбции, я отправился в столовую обедать. В столовой ко мне подошли несколько новоприбывших из Риги, которые тоже учились в Центре абсорбции. Одна из женщин обратилась ко мне по-русски: «Говорят, вы приехали из Союза?» «Да», – ответил я. «Откуда?» «Из Москвы». «Скажите, пожалуйста, может, вы слышали в Москве про одного еврейского юношу, Яшу Казакова? Вы не знаете, что с ним? Его не арестовали?» «Да, я слышал о нем, – спокойно ответил я. – Не думаю, что он арестован». «Вы уверены?» – заволновалась она. Я улыбнулся и сказал: «Уверен». Но она не успокоилась и нетерпеливо продолжила: «Может, вы знаете, где он? Что с ним?» Я улыбнулся снова и ответил: «Да, знаю. Он перед вами». Люди были в шоке. Они действительно искренне волновались за меня.
Так началась моя новая жизнь в Израиле, в Центре абсорбции в Кармиэле, новом городе, все население которого тогда насчитывало примерно две тысячи человек. В центре абсорбции жили репатрианты из нескольких стран, в том числе и несколько бывших советских евреев, которые составляли часть ядра активистов из Риги. У нас было много общего, но учеба в ульпане не особенно интересовала меня. Я предпочитал учить иврит на улицах, беседуя с израильтянами. И действительно, вне стен ульпана мой язык улучшился. Через месяц я уже начал читать газеты. Моей разговорной речи было вполне достаточно, чтобы вести беседы.
Это было время, когда еврейские активисты и узники Сиона – выходцы из Советского Союза спонтанно организовывались, пытаясь разъяснить израильским властям, в особенности чиновникам «Натива», что действительно происходит в СССР. Мы рассказывали, что происходит с евреями, какие существуют проблемы и какова должна быть политика, которая может способствовать, по нашему мнению, успеху борьбы за выезд в Израиль. Для нас было полной неожиданностью, что вообще существует необходимость довести до сознания людей, принимающих государственные решения, что группы евреев ведут борьбу за выезд в Израиль, что организовывается движение борьбы за выезд. Сотрудники «Натива» встречались со всеми прибывшими из среды активистов. Меня тоже пригласили, и я встретился с тогдашним руководством «Натива», включая его главу Шауля Авигура.
У меня, как и у других активистов, создалось впечатление, что руководство «Натива» имеет весьма приблизительное и искаженное представление и понимание как происходящего в СССР вообще, так и положения еврев. С одной стороны, у них было относительно много информации об активистах и об их деятельности, с другой стороны, исходные предпосылки руководства «Натива» и понимание советской политики были недостаточными. Сотрудники «Натива» разбирались в советской действительности лучше других ведомств, те были почти полными невеждами в этом вопросе. Однако и их понимание проблемы оставляло желать лучшего. Одной из причин этого был традиционный недостаток профессионализма, как организационного, так и личного, которым отличалась организация. Подбор сотрудников происходил на основе личных связей и политической лояльности. Например, вплоть до конца шестидесятых в «Натив» не брали даже членов партии Ахдут ха-Авода, не говоря уже о ревизионистах. Биньямин Элиав, который обладал выдающимися личными качествами, знаниями и интеллектом, был принят в «Натив» только после того, как «раскаялся» в своих ревизионистских взглядах и заявил об этом публично. Большинство сотрудников «Натива» обладали опытом жизни в странах Восточной Европы и СССР, были знакомы с сионистской и оперативной деятельностью не понаслышке. Однако опыт – это положительное, но недостаточное условие, необходимо обучение и приобретение профессиональных навыков. Без этого опыт порою может и помешать. События в Советском Союзе отличались сложностью и высокой динамичностью. Сотрудники «Натива» не понимали происходящих перемен, они закоснели в своих устаревших представлениях. Хуже всего они понимали ситуацию с евреями, особенно того, что происходило с молодым поколением.
