Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

— За что критикуют?

— Там много разных пунктов — что вы воспитываете студентов в преклонении перед Западом, что хвалили американского хирурга Дебеки, который приезжал оперировать президента академии, что вы оперируете иностранными инструментами, предпочитая их советским, что вы не выписываете газету «Правду»… Ассистенты повезли письмо в партийный комитет. Они написали, что вы ставите себя выше коллектива, что хотите распоряжаться судьбами людей, не считаясь с мнением партгруппы; хотите убрать Печенкина, а потом собираетесь разделаться со всеми. Написали, что у вас немыслимо плохой характер, что вы подавляете любые дискуссии, что вы хитростью добиваетесь популярности у студентов, а на самом деле ваше руководство снижает эффективность и даже вредит всему институту. Они просят партийный комитет привести вас в нормальное состояние.

— Да, серьезные обвинения. Спасибо, ребята, что сказали.

— Мы долго думали — говорить вам или не говорить? Но мы не согласны с ними и решили рассказать, вопреки партийной дисциплине. Как члены партии мы не должны сообщать вам решения партгруппы. Но лучше, чтобы вы это знали заранее, до того, как письмо станут разбирать в парткоме. Только вы не рассказывайте, что мы передали вам это.

— Нет, что вы, я вас подводить не стану.

Письмо было резолюцией недоверия с упором на моё политическое кредо. Какая в этом логика? «Не ищите логики» — эта фраза Брежнева ходила тогда из уст в уста, как кредо партии. Дело не в том, что мои недоброжелатели неправы, а в том, что они все извратили в угоду основному политическому обвинению. Такое извращение было типичным для всех партийных кампаний. Я вспомнил недавний разговор с Лопухиным — так извращали факты против профессора Геселевича и многих. Вершиной такого извращения было дело врачей-«отравителей» в 1953 году — целую группу лучших профессоров извращенно обвинили в том, что они шпионы и собираются травить руководителей партии. И чуть ли не все члены партии верили этому. Как не верить — в них годами воспитывали логику веры в партийные извращения. Теперь испытание партийным средством извращения предстояло мне. Моё ущемленное самолюбие разыгралось. На следующий день я собрал ассистентов:

— Мне известно о вашем письме в партком и о ваших нелепых обвинениях.

Михайленко прямо воскликнул:

— Откуда вам это известно?

— Мне даже известно, что вы написали клевету про мой рассказ об американце Дебеки.

Пораженный, он высказался вслух:

— Ведь есть же такие гады-предатели среди нас, членов партии. Кто бы это мог быть? Наверное, какой-нибудь выкормыш, который продает интересы партии за высокую зарплату, — он выразительно уставился на Косматова.

Тот удивленно захлопал глазами:

— А я что? Я ничего не говорил.

В общей паузе все злобно смотрели друг на друга. Мне надо показать им свою твердость:

— Знайте, что я не собираюсь менять свой стиль работы. Я не считаю себя врагом общества, каким вы представили меня в письме. Я не снижаю, а повышаю эффективность воспитания студентов. Это вы показали себя в вашем письме врагами прогрессивного и эффективного обучения. Я заведую кафедрой и буду проводить свою линию.

Они уходили, опустив головы и мрачно косясь в мою сторону.

Вскоре меня вызвал ректор Лакин. Мы с ним приятели с институтских лет, у него самого была типичная карьера партийного выдвиженца. Теперь он достиг вершины, стал важным. Но он не был дураком и хорошо относился ко мне.

— Что у тебя такое на кафедре? Как ты допустил, чтобы они так разболтались, что пишут на тебя политические обвинения? Ты ведешь себя с ними слишком интеллигентно, надо быть строже. Плохо то, что все члены партии объединились против тебя одного, беспартийного. Но я хочу погасить этот скандал и пошлю на кафедру проверяющую комиссию. А ты постарайся их расколоть на два лагеря.

Всякую жалобу и дрязги решали проверками комиссий. У ректора было много более важных неприятностей. Недавно произошло убийство его сотрудницы — в подъезде дома была убита секретарша ректората Жанна, молодая женщина. Ходили слухи, что убили се какие-то грузины и что это была месть — через Жанну они передали большую взятку за поступление в институт, деньги она взяла, а человека того не приняли. Теперь двое моих знакомых — полковник Мусьяченко, из отдела борьбы с хищениями, и генерал Карпец, из Уголовного розыска — вели проверку института, работали следователи, ректора постоянно теребили вопросами. На фоне этого мое дело было для него не очень важным.

Через пару недель пришла комиссия — три профессора, с которыми я был в хороших отношениях. Они перелистывали бумаги, вызывали ассистентов, расспрашивали и меня. Потом я угощал их кофе, и мы беседовали. У каждого из них были случаи жалоб на что-нибудь. Имея свой опыт, они говорили мне:

— Эх, крови они тебе попортят, но не думаем, чтобы это кончилось плохо для тебя. Кафедра твоя на хорошем счету, мы все проверили и считаем их обвинения нелепыми. Профессора Дебеки приглашал не ты, а советское правительство. И кому не хочется оперировать хорошими инструментами вместо плохих? Плохо только, что расклад сил не в твою пользу — несколько коммунистов против одного беспартийного.

Один из либеральных членов парткома говорил мне то же самое:

— Ты пойми, группа коммунистов — всегда большая сила. Если они дружно выступают против беспартийного — это опасно. Но если они расколются и станут интриговать друг против друга, это будет другая история — это внутрипартийный скандал. Тогда партком должен вмешаться и восстановить порядок. Ты должен их расколоть.

Мне необходимо во что бы то ни стало переманить хоть одного из партийцев на свою сторону, сделать из противника своего единомышленника. Самым близким ко мне был Косматов, которого я поднял буквально «от сохи» — из провинциального забитого врача сделал ассистентом, помог написать диссертацию, даже заплатил за диссертационный банкет. Он не раз выражал мне свою благодарность, и я удивлялся, что до сих пор он сам ничего мне не говорил и не перешел на мою сторону. Что ж, хоть это неприятно и даже унизительно, придется просить его об этом. Чтобы не беседовать в кабинете и не вызвать подозрений у других, я назначил ему встречу в сквере около станции метро «Аэропорт».

— Меня удивило, что вы подписали это письмо. Вы ведь столько раз выражали мне благодарность за помощь.

Он виновато потупился:

— Да я и теперь благодарен вам.

— Тогда почему же вы подписали письмо? Вы считаете, что все написанное там — правда?

— Нет, я так не считаю, — он явно страдал, разговаривая. — Но я не могу, не могу идти против других коммунистов; это было бы предательством партийного долга.