Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

— Я столько раз уклонялся от всяких выступлений, что надо признаться, делал это не без интереса, преодолевая, правда, самое для меня страшное — полуобморочное состояние от мысли, что надо сесть и работать. Как всегда ринулся я, как в воду, когда остались считанные часы, к столу. И успел… Товарищи мои несколько удивились, — похвалили за необычность формы. И даже предложили сделать из него статью для «Звезды». И я пришел в состояние покоя, блаженного покоя…

6 декабря в Таврическом дворце открылось Отчетно-выборное собрание ЛО ССП. На следующий день делал содоклад Евгений Львович.

Он рассказывал о том, как тридцать лет назад зарождалась детская литература в Ленинграде под руководством С. Маршака и Б. Житкова, как создавался первый журнал для детей «Воробей», как «автор, пришедший в детскую литературу, с первых шагов встречал требование: работай во всю! Никакой скидки на читательский возраст не полагалось. Кто-то определил в те дни: детский писатель, как детский врач. Нелепо утверждать, что детский врач может учиться меньше, раз пациент у него маленький. Начинающему писателю объясняли: ты обязан писать отлично именно потому, что детский читатель поглощает книги жадно, не всегда разбираясь в качестве. Ты не смеешь пользоваться этим его свойством!».

Он говорил о состоянии детской литературы сегодня, о том, что задачи её остались прежними. Перечислял имена многих писателей (кроме себя) и называл их последние книги (даже тех, кого считал гомункулами). И «если говорить, что сделано за отчетный период, за последние два года в области детской литературы у нас в Ленинграде», то следовало бы заметить, что у теперешних молодых проблемы с языком, что «если вопросы воспитания понимать широко, если признать, что каждая книжка по-своему воспитывает читателя, то, пожалуй, больше всего сделано у нас в области научно-художественной…

Когда по отсутствию времени говоришь о каждой книге два-три слова, а то и вовсе не говоришь ничего, а просто называешь фамилию автора и заглавие, то может получиться впечатление, что имен названо много, названий тоже, и все обстоит хорошо…» А на самом деле — «книг вышло мало. Да ещё среди названных попадаются и переиздания. Совсем уже мало книг вышло за отчетный период для дошкольников. А ведь когда-то Ленинград считался в этой области передовым, разведчиком, застрельщиком. Вспомните первые книжки-картинки Маршака и Лебедева, книжки Корнея Чуковского… А что мы сделали для детей среднего возраста за два года? Непростительно мало… Подчеркиваю, за этот период вышло книг мало. Непростительно мало…» И т. д.

Этот доклад он почти дословно повторил 2 ноября на встрече с работниками детских библиотек.

— Доклад, который я читал, понравился и вызвал, на мой взгляд, даже слишком много разговоров. Тут обиделся Чевычелов. И все те, которые утверждали, что критикую я его слишком мягко, все, раздраженные моим так называемым успехом. За спиной готовят что-то. Во всяком случае, сговариваются с Чевычеловым… Словом, я неосторожным движением привел в действие ядоперегонную конструкцию. А это мне вовсе не по характеру. Я хочу одного: «оставьте меня в покое». А здоровое желание: «дайте додраться» — к сожалению, никогда не было мне свойственно… И среди этого комплекса на первом месте брезгливость к самому себе: как может пугать меня перешептывание и суета за моей спиной…

Д. И. Чевычелов до войны был редактором (цензором) Детского отдела ГИЗа. И тогда о нем была сочинена эпиграмма:

Чевы, чевы, Чевычелов,Чего, скажи, ты вычитал?Чего, скажи, ты вычитал,Чевы, чевы, Чевычелов?

С 1941 года по 1959-й — он директор ЛО Детгиза.

Шварц получил удостоверение делегата Съезда с правом решающего голоса. Выезжали писатели в Москву 13 декабря, да ещё в понедельник, что насторожило суеверного Евгения Львовича. И действительно, для него это «мероприятие» не оказалось радостным событием.

«Второй Съезд писателей открылся 15 декабря в Большом Кремлевском дворце, — вспоминал Корней Иванович Чуковский. — Я сел рядом с Евгением Шварцем, который тут же написал мне в Чукоккалу:

«Филиал Чукоккалы № 14.

Во Дворце 15 декабря.

Не всякий ШвецПопадает во дворец.

— Огромный зал. Ровно в четыре появляется Костя Федин, седой, строгий, стройный. Он ведет под ручку Ольгу Дмитриевну. Она медлительно спускается по проходу к столу президиума. И не успевает она стать на свое место, как из дверей налево, противоположных тем, из которых вышли Федин и Форш, появляется президиум ЦК в полном составе. Зал стоя аплодирует. Президиум отвечает залу тем же. Затем Ольга Дмитриевна внятно и громко читает обращение к съезду. Это самый торжественный его момент. И объявляет его открытым. Далее ведет собрание Федин… Размахивая руками и глядя в рукопись, начинает Сурков свой трехчасовой доклад… В шесть часов был объявлен перерыв, и самая загадочная и могущественная часть нашего президиума удалилась и не вернулась больше. И я, утомленный всеми происшествиями дня, стал постепенно засыпать под монотонные вопли помавающего кулаками Суркова. И оглянувшись, увидел, что я не одинок… Вот у самого докладчика язык стал отказывать… Все выше вздымает кулаки Сурков, все ниже наклоняется к докладу, к его листкам и, наконец, — о счастье — провозглашает последние фразы. Аплодисменты…

На другой день получил я внезапный удар по животу, вне всяких правил, а судьи промолчали. И мгновенно погдупел. Полевой в своем докладе достаточно безобразно, цитируя все того же Нагишкина, обругал меня… И без того тяжелый, многопудовый съезд наш в жарком Колонном зале стал трудно переносим. А тут ещё прибавилась и тяжесть на душе… А тут ещё замешался Роу. Звонит в панике, что сценарий может не пойти, раз обо мне такое сказано… В искупление ленинградских успехов — «Двух кленов», содоклада о детской литературе и прочего, — я сейчас просто в загоне. Впрочем, попробуем как-нибудь пережить и это…

А вечером услышали мы уже о настоящем несчастье — умер бедный Миша Козаков. Он встретил нас на вокзале, был значителен, мил и не казался более чем обычно больным. Вчера утром он пошел за билетом в Союз — за пропуском на заседание в Кремль — и почувствовал себя на улице дурно. И его увезли домой. А сегодня он умер…

Еще на совещании по детской литературе 18 апреля 1952 года в выступлении Д. Нагишкина прозвучали обвинения Шварца в «формализме». Из доклада крупного специалиста по формализму в детской литературе понять, что он имеет в виду под этим понятием невозможно. Он говорил: «Анализ содержания большого числа изданий сказок, вышедших за последнее десятилетие, показывают, что главнейшим недостатком этого жанра является старый враг советской литературы формализм — отрыв формы от содержания — формализм, нашедший лазейки, которые позволяют ему проникнуть в сказку. Наиболее явное проявление формализма встречается сравнительно редко, в таком виде он может быть распознан и разоблачен с известной (кому? — Е. Б.) легкостью. Значительно более трудна борьба с другими, скрытыми проявлениями формализма, встречающегося часто, но маскирующегося под традиционализм…».