Винсент Буглиози - Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

Среда, четверг, пятница — присяжные совещались, не передавая дальнейших просьб или других посланий Суду. Еще задолго до окончания недели “Нью-Йорк таймс” сообщила читателям, что присяжные совещаются слишком уж долго, и, похоже, они попросту намертво “застряли”, разойдясь во мнениях.

Меня это совершенно не беспокоило. Я уже заявил прессе, что не рассчитываю услышать вердикт ранее, чем через четыре-пять дней минимум, и что не удивлюсь, если присяжные будут совещаться полторы недели.

Меня не мучили также и сомнения относительно того, сумели ли мы доказать свою правоту.

Меня беспокоила только людская природа.

Двенадцать человек из самых разных общественных слоев провели взаперти, общаясь только друг с другом, дольше, чем любые другие присяжные в истории юстиции. Я много думал об этих людях. Один из присяжных объявил, что по окончании процесса намеревается написать книгу о своей жизни в условиях судебного секвестра, — и некоторые другие присяжные обеспокоились по поводу своего описания в книге. Тот же человек хотел быть избран старшиной присяжных, но, когда его кандидатура была отклонена еще до начала выборов, так обиделся на остальных, что день или два даже не хотел обедать вместе с ними[195]. Станет ли он — или любой другой из остальных одиннадцати — становиться в непримиримую оппозицию просто из-за личной неприязни или неуважения? На этот вопрос у меня не было ответа.

У Тубика и у миссис Роузленд имелись дочери примерно того же возраста, что и Сэди, Кэти, Лесли. Повлияет ли это обстоятельство на их решение — а если и повлияет, то как? Этого я тоже не знал.

Ходил слушок, основанный в основном на взглядах, которыми они обменивались в суде, что самый молодой из присяжных, Уильям Макбрайд-второй, постепенно проникся симпатией к подсудимой Лесли Ван Хоутен. Слух ничем не был подкреплен, и все же, в те долгие часы, пока журналисты ожидали хоть какой-то весточки из комнаты совещаний, репортеры делали ставки на то, предложит ли Макбрайд голосовать за вердикт о виновности в убийстве второй степени для Ван Хоутен — а то и вообще за ее оправдание.

Немедленно после приписки к делу я запросил всю информацию о жизни Чарльза Мэнсона, какую только удастся найти. Как и многие улики, она приходила по почте. И лишь после того, как Народ закончил выступление в суде, я наконец получил официальные записи касательно семи месяцев, проведенных Мэнсоном в Национальной исправительной школе для мальчиков в Вашингтоне, округ Колумбия. Многие из содержащихся в этих записях сведения мне уже были знакомы — за единственным поразительным исключением.

Будь это правдой, в моих руках могло оказаться то семя, которое — взращиваемое ненавистью, страхом и любовью — в итоге расцвело чудовищной, монструозной одержимостью Мэнсона “черно-белой” революцией.

Мэнсон оказался в исправительной школе в марте 1951 года, когда ему было шестнадцать лет. В отчете о поступлении, заполненном после собеседования с новым учеником, имелся раздел о семье. Первые два предложения раздела гласили: “Отец неизвестен. Считается, что им был цветной повар по имени Скотт, с которым мать ученика беспорядочно встречалась в период беременности”.

Отец Мэнсона был чернокожим? Прочитав записи до конца, я нашел еще два сходных утверждения, но никаких дополнительных деталей.

Существует несколько возможных объяснений появления этой записи в личном деле Мэнсона. Во-первых, это могла быть простая ошибка: какой-то бюрократический ход, о котором сам Мэнсон мог вообще не подозревать. Во-вторых, Мэнсон мог солгать во время собеседования — хотя я, признаться, не понимаю, какой ему был в этом прок, особенно в исправительной школе, расположенной на юге страны. В-третьих, это могла быть чистая правда.

Другая возможность, проистекавшая из двух приведенных фраз, была даже важнее, чем вопрос о том, были ли эти сведения правдивы или ложны. Верил ли в это сам юный Мэнсон? Если так, эта его вера могла, годы спустя, перерасти в порожденную им странную философию, в которой чернокожие все-таки одерживают верх над белыми американцами, но в итоге оказываются вынуждены передать бразды правления страной самому Мэнсону.

Лишь одно я знал наверняка. Даже если бы эта информация стала известна мне в ходе процесса, я все равно не мог бы воспользоваться ею. Она возбудила бы ненужные толки — и ничего более. Впрочем, я решил спросить об этом у самого Мэнсона, если мне представится такой случай.

Простуда загнала меня в постель, когда в 10:15 в понедельник,

25 января, секретарь суда Джен Дарроу позвонил мне и сказал: “Свежие новости. Присяжные подписали вердикт. Судья Олдер хочет встретиться в кулуарах со всеми представителями сторон — сразу, как только они смогут туда добраться”.

С начала совещания присяжных Дворец юстиции напоминал осаждаемую крепость. Конфиденциальный судебный приказ, изданный в тот же день, начинался словами: “Принимая во внимание рапорты агентов о возможной попытке нарушения хода процесса в заключительной фазе суда, известной как Судный день, будут предприняты дополнительные меры безопасности… ” За чем следовало двадцать семь страниц детальных инструкций. Подступы к Дворцу юстиции были перекрыты; всякий, входивший в здание, подвергался допросу о цели посещения и личному досмотру. При мне теперь неотлучно находились трое телохранителей; судья имел столько же.

Причина столь жестких мер безопасности так и не стала достоянием прессы. От источника, близкого к “Семье”, ОШЛА услышал новость, которую поначалу счел невероятной. Работая на военноморской базе в Кемп-Пендлтоне, один из последователей Мэнсона выкрал со склада ящик ручных гранат. В Судный день ими собирались забросать зал суда, чтобы в итоге освободить Мэнсона.

И вновь мы не знали точно, что же все-таки “Семья” разумеет под Судным днем. Но к этому моменту мы удостоверились в том, что, по крайней мере отчасти, невероятная история была правдива. Один из членов “Семьи” действительно работал на оружейном складе в Пендлтоне, а после его увольнения обнаружилась пропажа ящика гранат.

В 11:15 все представители сторон собрались в кулуарах. Прежде чем ввести в зал присяжных, судья Олдер сказал, что хочет обсудить ход назначения наказания.

Калифорния имеет раздвоенную судебную систему. В первой, только что законченной нами фазе процесса, выясняется виновность подсудимых. Если кто-то из них оказывается виновен по предъявленым ему обвинениям, тогда за первой фазой следует вторая — назначение наказания, соответствующего проступку. В данном деле обвинение просило присяжных о вердикте, декларирующем виновность всех четверых подсудимых в убийстве первой степени. Если присяжные подпишут такой вердикт, возможных наказаний может быть только два: пожизненное заключение или смертная казнь.